Перепутья - Венуолис Антанас - Страница 14

— Много тогда наших братьев полегло. Сам великий магистр только потому убежал, что была у него щепотка священной земли с гроба господня. Другие, что успели гадин перекрестить, еще кое-как удрали, а храбрецы, которые пытались мечом защититься, погибли все до единого. Много в этой рощице и наших и чужеземных рыцарей осталось. И каких отважных рыцарей!.. Потом, когда мы убежали, всю ночь слышали позади визг духов и чертей. Гнались они за нами до самой границы; лишь когда мы прибежали на освященную землю ордена, тогда только перевели дух и панихиду за упокой души погибших отслужили…

— Если бы великий магистр сначала перекрестил рощицу, а потом уж повел вас в битву… — заметил кто-то из толпы.

— Да, если бы догадался, но кто мог знать. И рощица, кажется, деревья пересчитать можно, а, смотри, несколько хоругвей потеряли; а нашего добра сколько там осталось, сколько добра, какие прекрасные кони. — И брат Ганс, глубоко вздохнув, замолчал, но долго молчать он не мог. После паузы снова заговорил: — Если просто так входишь в пущу, то еще ничего, но если человек случайно очутится в священной роще язычников, то такие гадости увидит, какие даже самому великому грешнику в его смертный час не являются.

— Но почему эти лесные духи их самих не трогают? — удивлялись любознательные.

— Зачем они станут их трогать, если все равно они им принадлежат: подохнет какой-нибудь язычник — опять же им достанется… Однажды порубил я в священной роще ихнего кривиса, так вот, если б вы знали, голова на землю, а из горла уж вылез и под пень шмыгнул!

— Это душа язычника! — сказал бледный как полотно кнехт.

— У язычника души нет, — заметил брат.

— Да нет, душа-то есть, только она еще в теле проклята! — отрезал кнехт.

Ганс Звибак прервал их спор и продолжил свой рассказ:

— У себя в замках они тоже смелые, бьются до последнего. А как увидят, что уже все равно не продержаться, складывают посередине замка костер, забираются вместе с детьми, женами и сжигают себя. А если на поле битвы язычника свалишь, то он до тех пор будет над тобой насмехаться, пока ты ему голову не размозжишь. А живучие, что змеи…

Раздался пушечный выстрел. Толпа всколыхнулась, все повернулись в ту сторону, откуда донесся звук. Из-за холма поднимались клубы пыли, и тут же появился новый отряд войск. Любопытные, оставив пушки и рассказчика брата Ганса, бросились к большаку, поближе к городским воротам. И Оскар Фукс с братом Гансом тоже поспешили с ними. Уже издали было слышно, как приближающиеся войска глухо, но стройно распевают псалмы. Когда отряд подъехал ближе, все узнали саксонского маркграфа Фридриха.

— Это маркграф Фридрих, Фридрих, — зашептали любопытные и загодя сняли шапки.

Постепенно авангард войска приблизился к стенам замка. Впереди ехали несколько священников и пели литанию всех святых. За ними следовали на прекрасных конях графы, бароны, рыцари, а посередине, на богато украшенном скакуне, сверкая доспехами, сам маркграф. Все — и графы, и бароны, и рыцари, и простые кнехты, и сам маркграф — держали в руках четки и дружно вторили священникам одно и то же — "Ora pro nobis!.. Orate pro nobis!" *

Когда головные части войска приблизились к стенам замка, из городских ворот под перезвон колоколов всех костелов выехал маршалок ордена Энгельгард Рабе, окруженный священнослужителями, братьями и рыцарями, и приветствовал почтенных гостей именем Христа и девы Марии. Набожный маркграф тут же поручил себя и свое войско деве Марии и поклялся всеми силами вместе со своим войском плести для нее вечный венок чести и славы и в ее честь и славу безжалостно бить, уничтожать язычников, не жалея ни своего добра, ни жизни своей, ни своих воинов.

Когда было покончено со всеми церемониями, маркграф и его вельможи сняли доспехи и как гости вступили в город. А толпа любопытных все не расходилась и громогласными криками и похвалой встречала каждый новый отряд войска маркграфа. Но больше всего интересовали и удивляли мариенбуржцев еще не виданные ими необыкновенной величины тараны, стенобитные и камнеметательные машины и новые пушки.

Некоторые подвижные башни были настолько велики, что не могли пройти в городские ворота; их оставили за стенами замка.

Толпе все не расходилась в ожидании подхода новых и новых отрядов войск. Наконец, когда пришли рыцари Бургундии и баварское войско и когда в городе стало не хватать квартир, другие отряды были направлены прямо в Караляучюс и в пограничные замки.

Теперь все ждали только возвращения князя Витаутаса, чтобы вместе с ним начать большой поход на Литву, в сердце Литвы — Вильнюс.

XIII

Стояло прекрасное августовское утро. Уже целую неделю держались ясные дни. Жрецы предсказывали погожую осень.

Все поля вокруг Мариенбурга были заполнены стройными рядами войска крестоносцев и их союзников; их хоругви развевались при легком утреннем ветерке, готовые каждое мгновение двинуться на восток, в край язычников, и только ждали своих военачальников.

Во всех костелах Мариенбурга служили торжественный молебен и просили у всевышнего и девы Марии помощи и благословения на поход против язычников. Костел непорочного зачатия был заполнен одними только рыцарями, военачальниками и вельможами. И то не все они поместились внутри, где мессу служил сам мариенбургский епископ, некоторые стояли за дверью, держа в руках снятые шлемы. Толпа любопытных горожан и селян бурлила вокруг замка и прижималась к его стенам. Другая такая же толпа собралась в поле; все осматривали пушки, тараны и другие новые боевые машины. Много было здесь приезжих и тех, что пришли с полей попрощаться с родственниками и знакомыми, отправляющимися на войну с язычниками, но еще больше набралось зевак. Многие из них толпились и вокруг жемайтийских полков, стоявших в поле за стенами Мариенбурга. И не столько привлекали внимание любопытных французские пушки, английские тараны и саксонские стенобитные машины, сколько бородатые полки жемайтийцев, одетых в звериные шкуры, вооруженных мечами, копьями и металлическими палицами. Только вельможи и некоторые рядовые бояре носили сверкающие доспехи. Все они были не куплены, а сняты с убитых в бою рыцарей и вельмож. Мариенбуржцы рассматривали жемайтийцев молча и издали. И еще страшнее казались им эти язычники потому, что держались они очень спокойно, очень серьезно и не галдели, как другие чужеземцы.

Когда после молебна епископ, служивший мессу, окропил рыцарей и вельмож-военачальников святой водой и словом благословил их на поход против язычников и когда все начали выходить из костела, толпа вдруг всколыхнулась, приумолкла, и над ней пронесся шепот: "Wytowt kommt, Wytowt, Herzg Wytowt" *. Все обратили свои взоры на дверь костела и словно замерли: по узкой лестнице спускался вышедший из костела мариенбургский епископ; рядом с ним с одной стороны шел правая рука великого магистра маршалок Энгельгард Рабе, с другой — князь Витаутас, а вслед за ними торжественно вышагивал английский граф Генрик Дерби, саксонский герцог, маркграф Фридрих, бароны, графы; еще дальше следовали вельможи, военачальники и рыцари. Многие бояре Витаутаса носили почетное платье витинга; у других поверх доспехов были мягкие звериные шкуры, они ходили в постолах и носили шлемы.

Вельможи — военачальники войска саксонского герцога и английского графа — все как один сверкали своими доспехами и были словно окованы золотыми поясами. Гребни их шлемов заканчивались гибкими пучками страусовых перьев, которые развевались на ветру. Рыцари маркграфа Фридриха и бургундцы в основном были в отливающих синевой доспехах работы миланских мастеров, выкованных из сплава драгоценных металлов и стали. Когда светило солнце, его лучи отражались от доспехов, и при взгляде на них начинали болеть глаза. Кое-где мелькающие крестоносцы-монахи в белых плащах, с длинными широкими мечами и в шлемах, украшенных пучками разноцветных павлиньих перьев, несколько оживляли эту движущуюся и громыхающую металлическую массу.