Важнее, чем политика - Архангельский Александр Николаевич - Страница 41

Так что же изменилось в этом мире? Внешность. Существо осталось. Мы отдаем или берем, мы открываемся или закрываемся, мы сострадаем или мы равнодушны. А интеллигенция, которая виновата в сталинизме… Интеллигенция – такой класс, который всегда говорит, что он виноват. Наверное, виновата. А крестьянство не виновато? А батюшки не виноваты? А фабриканты не виноваты?

Николай Усков. Придумали это все интеллигенты.

Александр Архангельский (с искренним недоумением). Что придумали?

Николай Усков. Революцию.

Ирина Ясина (аккуратно уводя в сторону от назревающего конфликта). Я хочу напомнить, Николай, какой замечательный вопрос тебе задал Александр: не скучно ли тебе жить твоей жизнью?

Николай Усков. Я думаю, я все-таки на него ответил. Мне не более скучно, чем Александру. Я могу ответить на какие-то другие вопросы.

Для меня важнее всего – выстроить разумный диалог между современной культурой, которая включает в себя интерес к бытовому и телесному, и культурой классической. Я полагаю, что в советское время занятие культурой превратилось в своего рода бегство от реальности. Культура в советском понимании слова у меня действительно ассоциируется с братской могилой, с музеем, с чем-то, что не живет, а только сохраняется, как мумия. В той культуре не жили, в ней спасались. Спасались от режима, уходили от него, забывали о нем. На лекции Аверинцева по классической филологии – предмет, не близкий массам, – собиралось пол-Москвы. О них говорили с придыханием, как сейчас о тайных распродажах в ЦУМе.

Мне кажется, понимание культуры как некоей осажденной крепости, куда нельзя пустить врагов, во многом сохранилось в интеллигентском сознании. Оно оказалось закрытым, не пытается осмыслить то, что происходит с обществом, с людьми, хотя, с моей точки зрения, культура прежде всего помогает человеку осмыслять себя во времени и пространстве и ставить актуальные вопросы. Что хуже всего – мы, с одной стороны, имеем музейное отношение к реальности, с другой – молодое динамичное общество, которое самостийно ищет новые ценности, пытается что-то обсудить, во что то опять поверить, чем-то любоваться, что-то повесить у себя в спальне и так далее. В общем, живет культурной жизнью. И две эти сферы никогда не пересекаются.

На западе культурный человек запросто может пойти и на концерт Мадонны и на классический концерт, и не видит в этом ни малейшего противоречия. У нас это совершенно разные типажи, они по-разному одеты, по-разному себя ведут и не желают друг про друга ничего знать. Хотя, по большому счету, это должна быть одна вселенная современной российской культуры. Я за то, чтобы она была, и в ней был диалог, проговаривание.

Александр Архангельский. Диалог должен быть. Но не при любых условиях и не в любом составе. Насчет Мадонны не уверен, но когда приезжал Маккартни, на Красной площади в разных рядах приплясывали и Олег Добродеев и Александр Аузан. Это след того диалога, который был когда-то. И на почве «Битлз» он был возможен. А на почве Мадонны – сильно сомневаюсь.

Николай Усков. Давайте сравнивать место людей в культуре, да? Есть место Маккартни во вчерашней культуре, и с ним в современной культуре вполне сопоставима Мадонна.

Александр Архангельский. Может, просто ухудшение произошло?

Второе – музей. Музей музею рознь. Конечно, есть музеи застывшие, закрывшиеся, отомкнувшиеся от мира, но эти музеи обречены. В хорошеем музее, и в России, и в мире, прошлое является творцом настоящего. Более того, мы знаем, что наиболее эффективные директора музеев возвращают жизнь в свои угодья; это мировое хозяйство, а не сонное царство. Значит, вопрос в том, как мы относимся к культуре и к жизни, а не в том, нужно ли ходить на концерты Мадонны. Можно ходить, а можно не ходить, никакой беды в этом нет, но плюса тоже не будет.

Голос из зала. Катя (факультет деловой и политической журналистики ГУ-ВШЭ). У меня два вопроса. Про культуру в общем и про литературу в частности. Про культуру вопрос такой: какие, по вашему мнению, самые яркие культурные события произошли в России за последние 10 лет? И второй вопрос, какие имена в современной литературе являются яркими и представляют какое-то явление, которое можно считать важным и значимым именно сегодня?

Николай Усков. На такие вопросы – про 10 лет – крайне сложно отвечать именно потому, что назвать некий список явлений – трудная задача. Нужно, чтобы прошло какое-то время. Мы должны немножко отвлечься. Художники должны умереть, например. Или мы должны умереть, а наши дети – понять, кто для них действительно важен. Я полагаю, что одно из глобальных явлений, о которых я говорил – это культурная революция, переосмысление базовых ценностей, в том числе реабилитация телесного, реабилитация бытового, реабилитация вещей, которые презирались, которых во многом стеснялись в советской и досоветской культуре. Не зря ведь Пушкину приходилось оправдываться в «Онегине» за свой некий дендизм. Другое важное явление – это выход на совершенно новый уровень информации о современном искусстве. Возможность путешествовать, видеть, создавать – это очень важные вещи. Я согласен с тем, что в России в 90-е была удивительно творческая атмосфера. Но и наше время не назвал бы пустопорожним. Взять хотя бы Земфиру. (С надеждой в голосе). Сейчас Александр наверняка скажет, что это не культура.

Александр Архангельский (обманывая ожидания). Земфира – талантливый человек.

Николай Усков (с долей огорчения). Очень талантливый. Что же до остальных… Очень странная вещь (хотелось бы услышать мнение Александра): российская литература равнодушна к тому, что реально происходит со страной. Главная тема прозы последних лет – ностальгия. 1958 год, 1963-й… То же самое кино. Мы видим бесконечное серое, может быть, любимое режиссерами, но все-таки прошлое. Наша культура, пережившая фантастическую революцию, закрыла глаза, заткнула уши, зажала нос и ушла в себя. Если бы я был современным художником, я бы сказал: такая культура должна умереть.

Александр Архангельский. Хорошо, что вы не художник. Что же до меня, то я настаиваю на отказе от поколенческого шовинизма. Для меня не имеет ни малейшего значения, сколько художнику лет: 20, 50 или 70. Вопрос в том, отвечает ли человек на вызовы эпохи или не отвечает, разговаривает он с Богом или бормочет себе под нос. Что касается там телесности, то честно говоря, не понимаю про что речь.

Николай Усков. О телесности – например, современная фотография.

Александр Архангельский. Ну, телесная фотография – тоже мне новинка! Вспомните Гринберга, которого загнобили за обнаженку в 30-е годы. Пиктореалисты с их вниманием к телу. Это что, не фотография? Проходят выставки советского эротического фото 20–30-х годов, с огромным успехом. Снова в моде Хельмут Ньютон – тоже очень хорошо. Но заметьте, что и Ньютон, и Гринберг – не сегодняшний день. И какая нам с вами разница в каком году разворачиваются события того или иного романа? Я, кстати говоря, не согласен, что современная русская литература не пишет про сегодняшний день. Возьмите роман Улицкой «Даниэль Штайн, переводчик», где действие происходит и во время войны, и после войны, и в 90-е годы. Роман Маканина «Асан». Классический, при этом очень современный, роман о чеченской войне как великой торговле, в процессе которой человек все равно выявляет свое человеческое начало… Тимур Кибиров… Давайте лучше потом про имена поговорим, иначе я займу все время. Имен очень много. С литературой все в порядке.