Важнее, чем политика - Архангельский Александр Николаевич - Страница 23

В частности, политическому языку. О реальном политическом языке мы можем лишь догадываться. Конечно, он не может быть похож на те мертвенные слова, которыми изъясняются на телеэкране люди с осмысленными лицами, находящиеся ныне на вершине власти. Если сравнить Дмитрия Медведева или Сергея Нарышкина с одной стороны и Константина Устиновича Черненко и Леонида Ильича Брежнева – с другой, все-таки это большая разница. И те в своем кругу говорили, легко догадаться, более или менее по-человечески. Но о них можно было подумать, что они и без камеры могут сказать: «За отчетный период наблюдается устойчивая тенденция». Про этих никак. Есть лишь один человек, по речи которого можно делать хоть сколько-нибудь правдоподобные выводы, потому что он не ученик этой языковой школы, и не учитель, и даже не завуч. Он директор, и потому никому не подотчетен – это президент[9]. Он публично говорит: «Хватит сопли жевать». И все немедленно именно это и начинают делать, то есть жевать, внимая.

Стоит и нам вникнуть. Понаблюдать за языком людей из власти. Они ведь так и говорят. Они, конечно, прочли несколько книг, но скрывают это как могут. А маска постепенно прирастает. Перед тобой дельный и неглупый мужик, который прикидывается шпаной и жлобом, чтобы быть социально близким так называемому народу. А если снять маску, окажется, что за ней уже не дельный и неглупый мужик, а самая настоящая шпана и неподдельный жлоб. Он таким стал в процессе имитации. Как писал Честертон: «Верой и правдой превознося своих нелепых лидеров, пресса выставляет их большими дураками, чем они есть на самом деле». Сказано 100 лет назад. Как будто про нынешнее российское телевидение. Например, про фильм Никиты Михалкова «Пятьдесят пять», сделанный ко дню рождения президента – поясню, если кто не видел. Язык, как всегда, все выдает и все определяет. Когда, желая похвалить юбиляра как можно больше, Михалков называет его в конце «мужчина и офицер», то тем самым фактически разоблачает своего героя, точно фиксирует установку нынешнего руководства не только на глобальный и тотальный мужской шовинизм, но и на милитаризм.

В языке единственное арифметическое средство и действие, которое идет на пользу – это сложение. А во вред идет вычитание. Чем больше выразительных средств, тем лучше. Язык, повторяю, саморегулирующаяся система. Что захочет – примет, чего не захочет – отбросит. Нас не спросит никто. В России с этим всегда боролись. В XVIII веке боролись с засильем немецкого и голландского. В XIX веке – с галлицизмами. В наше время – с англицизмами. Сейчас «албанский», интернетновояз. Раздается плач, что он портит грамотность, извращая внятное изложение мысли. Но не хочешь – не используй. Не пиши «исчо» и «ржунимагу». Однако смирись с тем, что появляются новые слова и новые словесные приемы, а потом те, которые окажутся нужными, останутся.

Вот чудный пример из XIX века. Был такой литератор и адмирал Шишков, который очень огорчался из-за засилья галлицизмов. Тогда боролись с французским влиянием как сейчас с английским и предлагалось заменить «бильярд» «шарокатом», а «галоши» «мокроступами». По-моему, изумительные слова, великолепные: «шарокат» и «мокроступы». Но почему-то они в языке не закрепились. Остались бильярд и калоши. Опять же, почему – не понятно. Объяснения нет.

В конце XIX века Велимир Хлебников придумал слово «летчик», и «летчик» прижился. Почему-то прижился, вошел в язык «аэропорт». А вот по чешски (я живу в Чехии) он называется славянским словом «летище». Почему? Не понятно. С «албанским» то же самое. Может быть, на этом лингвистическом уровне вырастут новые слова, замечательные стихи, хорошие рассказы? Может быть. Но остальное уйдет. Гораздо опаснее не засилье, а нивелировка языка. Слова портятся от чрезмерного и неуместного употребления. Это, кстати, и есть вычитание, а не сложение.

Когда-то компартия назвалась «ум, честь и совесть нашей эпохи». И все. Ни в чем не повинные слова «ум», «честь» и «совесть» было невозможно употреблять, потому что они висели на каждом заборе. Также исказились в нынешнем обиходе слова «средний класс», «олигарх», «терроризм», «экстремизм», «либерал», «патриот». Всякий раз, в зависимости от ситуации и личности произносящего, они меняют свое значение. В результате исчезают из звукового обращения. Сходным образом теперь слова «любовь», «преданность», «верность», «надежность», «чувствительность» разошлись на подгузники и стиральные порошки. Высокие и красивые слова попадают в несуразную компанию и выпадают из нормального языкового обихода… Кто в здравом уме может объяснить что такое «пиво романтиков и мечтателей»? Или такое пиво, о котором сказано «мы выбираем свою судьбу»? Есть конфеты «на все времена». А вот «живем по совести» – это автосалон, если кто не знает. А когда на экране появляется крупно набранное слово «свобода», надо подождать долю секунды, и разъяснение последует: «свобода от перхоти». То есть хорошие слова оказываются занятыми.

В России каждая третья фраза, произносимая практически любым человеком, начинается со слов «на самом деле». (Ведущий, несколько ехидно, мимо микрофона: «А „практически любым“ – не то же самое?» Вайль не обращает на это внимания). Как тебя зовут? На самом деле, Саша. Ты где родился? На самом деле, в Москве. Невинное словосочетание «как бы», изгаженное употреблением, я не могу произносить и тем более писать. Вынужден от него отказаться, чтобы не маршировать со всеми вместе и не брать под козырек. Эти слова уже заняты. Сами-то слова ни в чем не повинны. А эти вводные «вроде», «как бы» – понятно, почему они возникли. Они возникли для придания некоей иронической отстраненности, а потом превратились в паразитов. И сегодня признание «я тебя люблю» звучит как «на самом деле я тебя типа того, что как бы люблю».

Другой тезис – слова не могут подчиняться армейскому закону единообразия. Законодателями языковых правил в России на протяжении столетий были писатели. Такое положение дел решительно изменилось в последние полтора десятка лет. Писатель больше не убеждает, потому что он сделался беден, а бедных не за что уважать. Если ты не Донцова или Лукьяненко (а таких на всю страну дюжина), словесность – не источник существования, служащего ориентиром. Тиражи серьезных книг обычно не превышают пять тысяч. Исключения – Сорокин, Пелевин – редки. Формула «Если ты такой умный, почему ты такой бедный» банальна именно потому, что верна и общеприемлема.

Зато выдвинулась другая группа людей, по профессиональной надобности постоянно имеющих дело с языком, – тележурналисты. (Вайль хитро взглядывает на ведущего; оказывается, ехидную реплику он вполне расслышал, и пришло время расплаты). Они единственные из словесников занимают видное место в обществе наряду с политиками, бизнесменами и артистами. Они богаты, уверены, не по сезону загорелы (еще один намекающий взгляд), они всегда перед глазами и легко их уважать и им подражать. Столь же естественно к ним прислушиваться и воспроизводить их язык. В мире, насквозь пронизанном телеинформацией, нет более влиятельных интонаций и более убедительных слов. Вот почему важно, какой язык транслируют с экрана. Но увы, термин из армейского строевого устава, «койки должны быть заправлены единообразно», достоверно описывает явление современного российского телевидения с его шинельной серостью и казарменным упрощением картины мира. Удручающий минималистский набор окрашивает в одинаковые тусклые тона информационные поля России.

Последние годы мне не раз приходилось бывать членом жюри конкурсов регионального телевидения, которое устраивало репрессированная ныне замечательная организация «Интерньюс». Там представляли программы телекомпании от Калининграда до Камчатки. И мы просиживали целыми днями, по двенадцать часов, глядя эти программы. Можно держать пари, что ведущий, передавая слово репортеру, скажет: «Все подробности о…», точно зная, что это заведомая неправда. Всех подробностей у репортера нет и быть не может. Но другого оборота, например, просто «подробности», не предусмотрено. Так сказать, сейчас так носят. Если случился теракт, то ничего другого не услышишь, кроме как «прогремел взрыв», хотя это характеристика лишь акустическая. Существенно то, что взрыв произошел. Но на российском телевидении взрыв может только прогреметь.