Важнее, чем политика - Архангельский Александр Николаевич - Страница 16

В первой половине своей жизни я был офицером психологической войны. У нас был такой девиз: «Оружие критики не может заменить критику оружием». Я боюсь, что для России нужно какое-то новое сильное потрясение, наказание Божье, чтобы мы осознали всю неправильность нашей сегодняшней жизни. И от правительства, которое построено на этих принципах, вы, Олег Валерианович, не дождетесь никакой поддержки культуре. По одной простой причине. Прежняя власть понимала, что массам нужна идеология. Этой власти идеология не нужна. У них есть все возможности, как вы сами сказали, скупать кусками Лондон и футбольные клубы. У меня вопрос к вам. А не кажется вам, что в условиях, когда тебя давят, появляются Эйзенштейны, появляются Иоселиани, появляется Пиросманишвили, который писал абсолютно без денег и почти что без надежды на отклик, на успех. А под властью золотого тельца мы ничего подобного не видим?

Олег Басилашвили. Знаете, отвечу так. Маяковский любил Лилю Брик. Он ее безумно ревновал, он ее безумно любил, а она позволяла себе некоторые вольности. На этой почве возник скандал. И она сказала, что он не современный человек: подумай, как себя надо вести, почитай «Что делать?» Чернышевского, в конце концов. Месяц даю тебе на размышление, если ты изменишься, мы поедем с тобой в Ленинград и будем там жить в гостинице как муж и жена, а нет – прощай навсегда. И он в первый же день разлуки написал, что уже изменился, и все в порядке, и все хорошо. А потом, есть свидетельство, что он ходил в Акуловке по берегу речки Уча на нудистский пляж. Подходил к молодым людям и говорил: «Почему же вы не обращаете внимание на Лилию Юрьевну? Ведь она же хочет с вами познакомиться».

Лилию Юрьевну многие упрекали: «Что вы делаете, он же так мучается». А она отвечала: «Ничего, помучается, что-нибудь гениальное напишет». Вот как вы к этому относитесь? В итоге он пустил себе пулю в сердце.

Ведущий/Александр Архангельский (почувствовав, что пора поставить точку). Перед началом этого вечера Олег Валерианович рассказал нам с Евгением Григорьевичем старый анекдот про еврея, который каждый день ходит к Стене плача и просит Бога, чтобы тот позволил ему выиграть в лотерею. В конце концов ему является ангел и говорит: «Мойша, дай Богу шанс. Купи лотерейный билет». Это к разговору о том, что мы ждем свободы и жаждем идеала. Но не покупаем лотерейный билет.

Может быть, попробуем купить, дадим Богу шанс?

Спасибо, до встречи.

2. Наедине с историей

Теодор Шанин: 68-й. Как мы меняли ход событий. Как ход событий менял нас

Теодор Шанин – человек невероятный; говорит с тягучим, многослойным акцентом, в котором слышатся отголоски польского, еврейского, английского. Родился Шанин в предвоенном Вильно. После аннексии оказался в сибирской ссылке. Когда окончилась великая война, вернулся в Польшу, оттуда через Францию в 1948-м бежал в Палестину, где воевал и участвовал в создании Израиля. Потом стал английским преподавателем, изучал историю и социологию русского крестьянства. А когда исчез коммунистический режим, Шанин основал один из первых независимых гуманитарных вузов новой России – Московскую высшую школу социальных и экономических наук. С тех пор живет на два дома, между Москвой и Манчестером, где он по-прежнему профессор.

Поводом для встречи стал юбилей студенческой революции 1968 года. Сорок лет назад привычный мир закоротило, полетели искры: весной Западную Европу охватили университетские волнения, социалистическая Прага заявила о праве на свободу, а потом случился август, и советские танки вошли в Чехословакию… Про 1968 год в России по-прежнему говорят и пишут разное: кто считает студенческий бунт молодежным анекдотом, кто – одним из ключевых событий второй половины ХХ века. Что же это было: глоток свободы, не утоливший жажду, или резкое начало долгих перемен? И вообще, можно ли изменить ход истории? Или это все интеллигентские легенды? Прежде чем выносить окончательные суждения, неплохо послушать непосредственных участников тех грандиозных событий.

Теодор Шанин (обаятельно-неправильно, как бы перепрыгивая через языковой барьер). В 1968-м году революционные настроения распространились по всей Западной Европе, и не только. В США много чего происходило. Разные группы участвовали в этом, ставя перед собой разные цели и решая разные проблемы. Они знали друг друга, думали друг о друге, обменивались разными теориями. Но когда события грянули, стало ясно, что это совсем не то, чего ждали теоретики революции.

Я думаю, что часть из них уповала на восстание рабов, которые накинутся на своих хозяев, отринут всю несправедливость современного мира; такие анархисты. И другая часть, марксистская, надеялась на то, что после буржуазных революций XIX века должна случиться всемирная пролетарская. Пролетариат возьмет власть и изменит характер общества, продвинув его от капитализма к социализму.

Но революция 1968-го оказалась революцией академической молодежи. Никто этого не ожидал. Единственной теоретической группой, которая что-то думала на сей счет, была так называемая Франкфуртская школа, а самый важный среди них был Герберт Маркузе. Не случайно его книга «Одномерный человек» стала библией движения. Студенты, которые маршировали по улицам Парижа, Лондона и всех других столиц Европы, часто несли ее с собой, как знамя. Собираясь по вечерам, постоянно ее цитировали. А второй неожиданностью стало то, что движение прокатилось волной по всему миру, отозвалось далеко за пределами Западной Европы и Америки. Чехословакия в тот год бунтовала не против капитализма, а против советской версии социализма; отчаянная война во Вьетнаме была крестьянским восстанием против иностранного нашествия, и ее главный, центральный момент, который окончательно решил исход дела, пришелся на начало 1968-го.

Думаю, здесь важно описать некоторые вещи, потому что, во-первых, Россия тогда была оторвана от этих движений, по понятным причинам, а во-вторых, сейчас вам трудно понять умонастроения на Западе той поры. Начну с картинки, которая связана со мной напрямую, потому что это Бирмингемский университет. Студенческий союз потребовал у ректора, чтобы студентам разрешили иметь представительство в сенате. На это ректор ответил очень жестко, что студентам в сенате не место, они слишком молоды. Тогда студенты попросили разрешить им представить сенату свои соображения напрямую, обосновать, почему их представитель все-таки должен находиться в правлении университета. На это ректор тоже ответил отказом. Через час студенты объявили забастовку. Они оккупировали главное здание. Ректор стоял на своем и обратился в полицию, чтобы та выгнала студентов.

Результатом было то, что главный полицейский Бирменгема сообщил ректору, что выгонять студентов из университета не есть задача английской полиции. Но поскольку никто заранее не знал, чем дело кончится, студенческий совет предупредил полицию, что при ее появлении перекроет входы и выходы и будет обороняться. В ту ночь я подошел к главному зданию, чтобы посмотреть, что происходит. У ворот стояли студенческие пикеты. Кто-то крикнул: «Доктор Шанин – член комитета защиты студентов!» – ворота открылись, я вошел. Передо мной был огромный зал, в котором мы обычно выдаем дипломы. В этом зале спали, читали, разговаривали около полутысячи студентов. Громкоговоритель играл «Интернационал». И четыре девчонки танцевали твист под Интернационал. Если для меня есть символ 1968 года, то это забитый студентами зал и девушки, танцующе твист.

Назавтра ректор заявил, что изменил свою позицию и приглашает студентов стать членами сената. Студенты тут же вымыли пол и окна в занятом ими зале, передали ключи от здания и с песней вышли.

Вторая картинка. Студенты Сорбонны оккупировали здание Одеона, центрального театра, рядом с университетом. Они вели там дебаты о том, как должно выглядеть человеческое общество. Дебатировали 20 дней, и над всем этим висел их слоган «Будьте реалистами, требуйте невозможного». Вожаком французских школяров был немецкий студент Кон-Бендит. Правительство решило изгнать его из Франции за хулиганство; кто-то из депутатов парламента сказал, что немецкие евреи не будут нам указывать, куда вести страну. В ответ студенты прошли маршем по улицам Парижа, скандируя «Мы все немецкие евреи». Неделей позже и мои студенты тоже устроили шествие в Лондоне. Мы шли, скандируя: «Мы все немецкие евреи». Тут ребята сообразили, что я шагаю в первых рядах, и начали скандировать «Мы все немецкие евреи, кроме Теодора».