Жена мудреца (Новеллы и повести) - Шницлер Артур - Страница 40

«Милая моя Берта!

Не могу выразить словами, как обрадовало меня твое письмо. Неужели ты еще вспоминаешь меня? Как смешно, что именно орден послужил причиной того, что я снова получил весточку от тебя! Да, все-таки и орден хоть раз на что-то пригодился. Итак, сердечно благодарю за поздравление. Впрочем, не приедешь ли ты как-нибудь в Вену? Ведь это не так далеко. Я был бы страшно рад снова увидеть тебя. Приезжай скорей! Сердечно, твой прежний

Эмиль».

Берта сидела за завтраком рядом с мальчуганом, он болтал, она не слушала, а письмо лежало перед нею на столе. Ей это казалось чудом. Позавчера вечером она отнесла на почту письмо, а сегодня утром уже пришел ответ. Эмиль не пропустил ни одного дня, ни одного часа. И он написал ей такое сердечное письмо, будто они только вчера расстались. Она взглянула в окно. Какое чудесное утро! Пели птицы, с холмов веяло ароматом раннего лета. Берта снова и снова перечитывала письмо. Потом схватила малыша, высоко подняла его и поцеловала. Давно уже она не была так счастлива. Одеваясь, она обдумывала, как ей поступить. Сегодня четверг, а в понедельник она должна опять ехать в Вену на примерку; получается четыре долгих дня; ровно столько, сколько прошло с того времени, как она обедала у своего деверя — а какое множество событий случилось за этот срок! Нет, она должна увидеть Эмиля раньше. Она могла бы завтра же поехать в столицу и пробыть там несколько дней. Но что она скажет здесь всем?.. Ах, она найдет какой-нибудь предлог! Самое важное, как она ему ответит и где встретится с ним… Не может же она ему написать: «Я еду, прошу тебя сказать мне, где я могу увидеть тебя…» В конце концов он ответит ей: «Приезжай ко мне». Нет, нет, нет! Самое лучшее — поставить его перед свершившимся фактом. Она напишет ему: я приеду в Вену в такой-то день, ты можешь застать меня там-то… О, если бы она могла поговорить с кем-нибудь обо всем этом… Она подумала о фрау Рупиус, ей страстно захотелось рассказать ей все. В то же время ей казалось, что таким образом она скорее сблизится с этой женщиной и добьется ее уважения. Берта почувствовала, что и она имеет какой-то вес с той минуты, как получила это письмо. Теперь ей стало понятно, чего она так опасалась. Эмиль мог оказаться совсем другим — высокомерным, напыщенным, избалованным, какими иногда бывают знаменитости. Но пока не было и следа всего этого; у него был тот же твердый, быстрый почерк, тот же теплый тон, как в прежних письмах. Разумеется, он немало пережил с тех пор, так разве она ничего не пережила и разве теперь все прежнее не забыто? Перед уходом она еще раз перечитала письмо Эмиля. Он становился для нее все живее, она слышала тон его слов, и заключительная фраза: «Приезжай скорее!» — звучала у нее в ушах, как нежный призыв. Она сунула письмо за корсаж и вспомнила, что часто поступала точно так же с его маленькими записочками, когда была молодой девушкой, и что легкое прикосновение их к телу вызывало у нее приятный трепет.

Сначала она пошла к супругам Мальман, где давала уроки близнецам. Ее нередко до боли раздражали упражнения, которые ей приходилось выслушивать, и она сердито шлепала детей по рукам, когда они ошибались. Сегодня она была не так строга. Когда в комнату вошла фрау Мальман, толстая и, как всегда, добродушная, и спросила Берту, довольна ли она, та похвалила детей и, словно внезапно вспомнив, прибавила:

— Я могу их освободить от уроков на несколько дней.

— Освободить? Как так, милая фрау Гарлан?

— Да, фрау Мальман, я не могу поступить иначе. Представьте себе, когда я недавно была в Вене, моя кузина настояла, чтобы я как-нибудь приехала к ней на несколько дней.

— Конечно, конечно, — сказала фрау Мальман. Берта осмелела и продолжала лгать, испытывая своеобразное удовольствие от своей дерзости:

— Я хотела, собственно, отложить поездку на июнь. Но сегодня от нее пришло письмо, ее муж уезжает, она остается одна, и как раз теперь… — Она почувствовала, как зашуршало письмо, и у нее явилось неодолимое желание вынуть его, но она удержалась. — И я подумала, что, пожалуй, нужно воспользоваться случаем…

— Ну, конечно, — сказала фрау Мальман, пожимая Берте обе руки, — если бы у меня была кузина в Вене, я каждые полмесяца проводила бы неделю у нее.

Берта сияла. Ей казалось, будто невидимая рука устраняет все препятствия на ее пути; все удавалось так легко. Кому она в конце концов обязана отчетом? Но вдруг она испугалась, как бы ее деверь действительно не захотел тоже поехать в Вену. Снова все спуталось, на пути выросли опасности, и даже в добродушной улыбке фрау Мальман ей почудилось подозрение. Она, безусловно, должна довериться фрау Рупиус, Сразу после урока она направилась к ней.

Лишь когда Берта увидела фрау Рупиус на диване в белом пеньюаре и заметила удивленный взгляд, которым та встретила ее, она поняла, сколь странно ее утреннее посещение, и наигранно весело сказала:

— Доброе утро. Рано я пришла сегодня, не правда ли?

Фрау Рупиус была серьезна и не улыбалась, как обычно.

— Я очень рада видеть вас. В котором часу — мне безразлично. — Она вопросительно смотрела на Берту, и та не знала, что сказать, ее брала досада, что она не может побороть детского смущения перед этой женщиной.

— Я хотела вас спросить, — сказала она наконец, — как вы чувствуете себя после нашей поездки.

— Очень хорошо, — довольно сухо ответила фрау Рупиус. Но тотчас переменила тон и с преувеличенной любезностью прибавила: — Собственно, мне следовало спросить вас об этом. Я-то уже привыкла к таким поездкам.

Говоря это, она смотрела в окно, и Берта невольно проследила за ее взглядом; он был устремлен на другую сторону площади, к открытому окну, где стояли горшки с цветами. Было очень тихо — тишина летнего дня в спящем городе. Берте больше всего хотелось сесть рядом с фрау Рупиус, хотелось, чтобы та поцеловала ее в лоб и благословила; в то же время она жалела ее. Для нее самой все это было загадкой. Зачем она, собственно, пришла сюда? Что она скажет фрау Рупиус? «Я еду завтра в Вену, чтобы увидеться с тем, кого я любила в молодости»?.. Какое дело до всего этого фрау Рупиус? Может ли это интересовать ее хотя бы в малейшей степени? Вот она сидит тут, отделенная от Берты какой-то непроницаемой преградой, к ней не подступиться. Она, Берта, не может подступиться к этой женщине — вот в чем дело. Конечно, существует слово, открывающее доступ к ней, но Берта не знает его.

— Как поживает ваш малыш? — спросила фрау Рупиус, не отводя глаз от горшков с цветами.

— Хорошо, как всегда, он у меня молодец. Удивительно добрый мальчик, — Она с нарочитой нежностью произнесла эти слова, надеясь расположить к себе фрау Рупиус.

— Да, да, — сказала та, а в тоне ее послышалось нечто вроде: довольно, хорошо, об этом я вас не спрашивала. Затем она прибавила: — На вашу няню можно положиться?

Берту немного удивил этот вопрос, и она ответила:

— У моей служанки много другой работы, но я не могу на нее пожаловаться; она к тому же отлично готовит.

Помолчав немного, фрау Рупиус очень сухо сказала:

— Должно быть, большое счастье иметь такого ребенка.

— Это мое единственное счастье, — нарочито громко ответила Берта.

Эти слова она произносила уже не раз, но сегодня она знала, что не вполне искренна. Она чувствовала, как листок бумаги касается ее кожи, и со страхом сознавала, что письмо это наполнило ее счастьем. Но тут она вспомнила, что у женщины, сидящей против нее, нет ребенка и нет надежды иметь его, и теперь охотно взяла бы свои слова обратно. Она уже готова была подыскать какое-нибудь смягчающее выражение, но фрау Рупиус будто заглянула ей в душу и, словно никакая ложь не могла устоять перед нею, переспросила:

— Ваше единственное счастье? Скажите, большое счастье, это тоже немало. Я иногда завидую вам, хотя я, в сущности, уверена, что жизнь сама по себе доставляет вам радость.

— Я живу так одиноко, так…