Жена мудреца (Новеллы и повести) - Шницлер Артур - Страница 28

Рингштрассе — скоро я войду в свое кафе… Меня даже как будто радует мысль, что я скоро позавтракаю… прямо невероятно! Ну да, после завтрака я закурю сигару, а затем пойду домой и сяду писать… Прежде всего — донесение начальству, затем — письмо Кларе, после этого — Копецкому, напоследок — Стеффи… А что мне писать этой дряни?.. «Дорогая моя детка, ты, верно, не думала…» Как глупо! Очень уж глупо! «Дорогая моя детка, горячо благодарю тебя…»

«Дорогая моя детка, не могу, прежде чем уйти из этого мира…» Да, в сочинении писем я никогда не был силен… «Дорогая моя детка, последнее прости от твоего Густля…» Ну и удивится же она! Все-таки счастье, что я не был в нее влюблен… Печально, должно быть, когда любишь женщину и приходится… Ну, ну, Густль, не расстраивайся, и так все это достаточно печально… После Стеффи нашлось бы еще немало других, и, наконец, — кто знает, быть может, такая, которая чего-нибудь да стоила бы, молодая девушка из хорошей семьи, с солидным приданым — так хорошо все могло устроиться… Кларе я должен подробно объяснить, что другого выхода у меня не было… «Ты должна простить меня, сестричка! Прошу тебя, утешай дорогих наших родителей. Я знаю, что всем вам доставил немало забот и огорчений; но верь мне, я всегда крепко любил вас всех и надеюсь, дорогая моя Клара, что ты еще найдешь счастье и сохранишь память о твоем несчастном брате…» Ах, будет лучше, если я совсем ей не напишу!.. Мне уже хочется плакать… Слезы навертываются на глаза при одной мысли об этом… Разве что напишу Копецкому — товарищеское прости, с просьбой передать другим… Как — уже шесть часов? А, нет! Половина шестого… три четверти. Какая миленькая мордашка!.. А та черноглазая девочка, которую я так часто встречаю на улице Флориани, — она-то что скажет? Да ведь она не знает, кто я такой, — только удивится, что меня больше не видать. Третьего дня я твердо решил следующий раз заговорить с ней. Заигрывала она со мной достаточно… совсем еще молоденькая, может быть, еще невинна!.. Да, Густль! Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня!.. Вот этот прохожий тоже, верно, всю ночь не спал, но он-то потихоньку пойдет домой и уляжется — и я тоже! Ха-ха-ха! Дело становится серьезным, Густль, да!.. Впрочем, если б не было страшновато — это был бы сущий пустяк, и в общем — мне ведь приходится самому об этом судить, — я держусь храбро… Куда же я иду? Мое кафе — вот оно… Еще только убирают… Все равно — зайдем.

Вон там, в глубине, стол, за которым эта компания всегда играет в тарок… Удивительно — я никак не могу себе представить, что мужчина, который всегда сидит у самой стены, — тот самый, который меня… Никого еще нет… Где же кельнер?.. Эй! Вышел из кухни… на ходу второпях надевает фрак — вот уж это совсем не нужно!.. Ах, ему-то нужно… Он сегодня еще будет прислуживать другим!

— Честь имею кланяться, господин лейтенант!

— Доброе утро!

— Так рано сегодня, господин лейтенант?

— Нет, не надо — я спешу, останусь в шинели.

— Что прикажете, господин лейтенант?

— Кофе с молоком и пенкой.

— Сию минуту, господин лейтенант.

А — вот газеты… утренние газеты… Нет ли в них чего-нибудь? О чем, собственно? Никак, я собираюсь посмотреть, напечатано ли там, что я покончил с собой? Ха-ха-ха! Чего же это я все стою да стою?.. Сядем-ка у окна… Оказывается, он уже поставил мне кофе… Занавеску я задерну — вот так; противно, когда прохожие заглядывают… Правда, на улице еще ни души… Ах, какой вкусный кофе! Да, завтрак — не обман презренный! Совсем другим человеком становишься — вся эта катавасия получилась из-за того, что я не поужинал… Зачем этот кельнер опять явился? Ага, принес булочки…

— Господин лейтенант уже слышали?

— О чем? — Боже правый, неужели он уже что-нибудь знает? Глупости, не может этого быть!

— Господина Габетсвальнера…

Что такое? Ведь это — фамилия того булочника… что кельнер скажет сейчас?.. Неужели булочник уже успел побывать здесь? Неужели еще вчера пошел сюда и все рассказал?.. Почему же кельнер не продолжает?.. Да ведь он что-то говорит…

— Сегодня в полночь хватил удар.

— Что?..

Нельзя, нельзя мне так кричать… Нельзя и виду подать, будто… а вдруг это мне приснилось? Надо еще раз его спросить:

— Кого хватил удар? — Отлично, отлично, я сказал это таким небрежным тоном!

— Владельца булочной, господин лейтенант!.. Да ведь господин лейтенант его сколько раз видали… Толстяк, который каждый день под вечер играл в тарок рядом с господами офицерами… играл он всегда с господином Шлезингером и господином Визнером, у которого магазин искусственных цветов на той стороне улицы!

Нет, я не сплю — все в точности совпадает, — и, однако, я не совсем еще верю его словам, — я должен еще раз спросить его… опять будто невзначай…

— Стало быть, его хватил удар?.. Почему бы так? Откуда вы об этом узнали?

— Да ведь, господин лейтенант, кому же узнать раньше всех, как не нашему брату, — булочка, которую господин лейтенант сейчас кушают, тоже ведь от господина Габетсвальнера. А сказал нам это мальчик, который утром, в половине пятого, приносит товар.

Святый боже, только не выдать себя… мне хочется кричать… хочется хохотать… хочется расцеловать этого… как его? Рудольфа… Но мне нужно задать ему еще один вопрос… Если человека хватил удар, это еще не значит, что он умер… мне нужно спросить, умер ли он… но совсем спокойно, какое мне дело до владельца булочной; лучше мне смотреть в газету, пока буду спрашивать…

— Он умер?

— Ну разумеется, господин лейтенант; тут же, на месте.

Чудесно! Чудесно! А кто знает — возможно, это случилось потому, что я зашел в церковь?

— Вечером он был в театре; упал у себя на лестнице — привратник услышал шум… Ну вот, они его внесли в квартиру, а когда пришел врач, все уже давно было кончено.

— Очень печально. Мужчина во цвете лет. — Я превосходно сказал это, никто ни о чем не догадался бы… а ведь мне приходится изо всех сил сдерживать себя, чтобы не заорать или не прыгнуть на бильярд.

— Да, господин лейтенант, очень печально; такой был славный господин, двадцать лет подряд приходил к нам изо дня в день, он и наш хозяин — старые приятели. А жена, бедняжка…

Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался… Он умер — умер! Никто ничего не знает, и ничего не произошло! Какое счастье, какое сказочное везение, что я зашел сюда, в кафе!.. Не будь этого, я бы застрелился совершенно зря. Значит, судьбе так угодно было… Где же этот Рудольф?.. А, вон там — болтает с мальчишкой, который продает сигары и папиросы… Итак, он умер, умер — мне все еще не верится! Как мне хочется пойти туда, убедиться в этом своими глазами! Возможно, удар приключился с ним от ярости, от той злобы, которую он сдерживал… Э, да какое мне дело, от чего! Самое главное: он умер, и я могу жить, опять могу располагать собой!.. Странно — я все время макаю в кофе булочку, которую для меня спек господин Габетсвальнер! Очень вкусно, господин фон Габетсвальнер! Объедение! Так, а теперь недурно бы выкурить еще сигару…

— Рудольф! Эй, Рудольф! Перестаньте наконец морочить мальчишке голову!

— Что угодно, господин лейтенант?

— Дайте «Трабукко»…[16]

Я так рад, так рад… Что бы мне такое сделать?.. Что бы мне такое сделать?.. Что-то я должен сделать, иначе меня тоже хватит удар — от избытка радости!.. Через четверть часа я махну в казарму и велю Иоганну сделать мне холодное обтирание!.. В половине восьмого — ружейные приемы, в половине десятого — маршировка. Стеффи я напишу, что на сегодняшний вечер она должна освободиться во что бы то ни стало! А в четыре часа пополудни — погоди, любезный! погоди, любезный! Я в самом подходящем настроении… Изрублю тебя в кусочки!

Фрау Берта Гарлан

(Перевод Л. Савельева)

Медленно спускалась она с холма, не по широкой извилистой дороге, ведущей в город, а по узкой тропинке между виноградниками. Она держала за руку маленького сына, он шел все время на шаг впереди нее, так как для обоих не хватало места. Заходящее солнце светило ей прямо в лицо, и лучи его были еще так ярки, что Берте пришлось глубже надвинуть на лоб темную соломенную шляпу и опустить глаза. Склоны горы, к которым лепился городок, окутывал золотистый туман, внизу поблескивали крыши, а вдали от города, средь лугов, сверкая, несла свои воды река. Воздух был совершенно недвижим, и вечерняя прохлада, казалось, наступит еще не скоро.