Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга - Страница 12

Встреча третья. Глава 13. Прохожий  

Удивительно, – ни разу в жизни не случалось Марине пострадать от странной привычки уходить в себя. За целый день находишься, накрутишься, стоять сил нет, – а ноги привычно пеньки огибают, низенькие оградки, ступеньки, поребрики перешагивают и подальше от людей и машин уводят. Но сбилась ли однажды от сумасшедшей жары планета, или судьба, обмахиваясь веером, что-то из виду упустила, Марина чуть на случайного прохожего не налетела: 

– Простите, – шарахнулась она в сторону. 

– Опять «выкаешь»? – судя по голосу, улыбнулся прохожий. Сквозь сумрак проступал силуэт солидного, заросшего щетиной мужчины, и если б ни голос, Марине и в голову не пришло искать в нем знакомые черты. 

– Алексей? Каким ветром? – удивленно остановилась она. 

– Да клиент у меня тут… – он протянул визитку: «Аудиоаппаратура: установка, ремонт, апгрейд». Марина усмехнулась: в ее мире не было ни телевидения, ни радио, ни даже телефона. – Подзадержался сегодня, чтоб завтра сюда не ехать. А ты как здесь? 

– Живу. 

– Одна-одинешенька? – полюбопытствовал Алексей, подставив ей локоть. 

– Сама по себе, – отказалась подыграть Марина, и под руку не взяла. Не получалось у нее под чужой шаг подстраиваться. – Как сам, как жена? 

– Я в порядке. Про жену не знаю. Как развелись, так и все… Мы ж с тобой вечность не виделись… А жизнь, знаешь, как летит! 

– Знаю, – вздохнула Марина и, не спрашивая его, инстинктивно продолжила путь домой, в диковатые, заплывшие тенями лабиринты дворов. 

Волны сдавленного, шепчущего эха доносили чьи-то шаги, невнятные разговоры, выкрики, хлопки дверей и окон. По углам шарахались бесформенные тени. Пахло изнемогающей от жары зеленью, прогорклым растительным маслом, отходами и пылью. Марина шла с рассеянностью человека, находящегося у себя дома. И только переходя линии, по наработанной привычке, ухватывала Алексея за ладонь, как маленького, чтоб перевести через проезжую часть. Так она переводила детишек или пожилых экскурсантов из группы. 

Алексей с готовностью слушался ее жестов, но терялся: неужто ж с улицы, – и сразу домой? А там что? 

– Мариш, а муж? Дети? 

Марина отрицательно помотала головой. 

– Не одиноко? – осторожно разведывал он. 

– Мне общения на работе хватает, – искренне ответила Марина. 

– Кем работаешь? 

– Экскурсоводю. 

– Васильевский покажешь? 

– Потом. Сейчас с ног валюсь. – Марина еще не до конца вышла из роли гида и Алексея воспринимала как отставшего или заблудившегося экскурсанта. 

– Может, на выходных? 

– У меня выходные – понедельник и вторник. Выбирай. 

Они остановились у невысокого серокаменного дома. Алексей было подосадовал: для того ли он шел, чтоб на пороге попрощаться. Но Марине не до его досад было, да и болтать – язык устал. Договорились встретиться в понедельник ближе к вечеру, здесь же, и Марина скрылась за массивной тяжелой дверью. Алексей, чуть выждав, нырнул следом, тайком проследил, как мелькнула ее рука, захлопывая дверь, запомнил номер квартиры, и выйдя из дома, направился к метро в обход дворов. 

На углу 13 линии и Среднего, залитая маслянисто-желтым светом фонаря, стояла молоденькая девушка. В полупрозрачной блузке и коротенькой юбке, она походила на мотылька, увязшего в липких волнах электричества, и лишь густо накрашенные губы выдавали земную природу нежного создания. Заметив внимание постороннего мужчины, мотылек крикнул куда-то в темноту грубоватым голосом: «Слышь! Мужик тут какой-то пялится…» Рядом с мотыльком возник высокий парень с длинными, узловатыми руками: «Что, дядь, на молоденьких потянуло?» и демонстративно заграбастав мотылька под мышку, впился в ее рот с такой жадностью и силой, что мотылек еле пискнул, но похоже, несдержанная брутальность только льстила юному созданию. 

Алексей свернул на Средний: «На молоденьких…. Ну да, солиден, брат, бородат, 32 года как-никак (значит, Марине около 22). Тридцать три – не простая дата в жизни человека, есть в ней что-то судьбоносное и окончательное, верней, подводящее к окончательному… Да, ребятки, вам резвиться и резвиться. А мне…» – а что ему? Успел жениться, развестись, решить, что семейная жизнь не для него. Больших разочарований она не принесла, но и открытий тоже. Конечно, воспоминание о вдохновенном стриптизе Татьяны запало глубоко в память и до сих пор тешило его самолюбие, но еще более Алексей был признателен ей за развод. Все прошло тихо и даже обыденно. Правда, им к тому времени и жить-то под одной крышей странно было. Алексей, как ушел с завода (тогда все лучшей доли искали, а у него образование, опыт, обаяние, удачливость), так или по клиентам ездил, или у себя (у родителей) задерживался, – с приборами работал: прозванивал, прослушивал. Он же из своей комнаты настоящую лабораторию устроил, – вся аппаратура под рукой. До ночи засидится, – что к Татьяне ехать? Романтическое содержание тоже не страдало: ничего конкретного, наоборот, – разнообразием и наслаждался. У Татьяны со временем тоже пыл поулегся, сама порой не понимала, на что ей это замужество. Детей у них не случилось, и смысла жить вместе – тоже. Зато развод обещал обогатить жизнь обоих. Ему – вернуть прежнюю свободу, ей, в новом статусе хлебнувшей горя и натерпевшейся от «этих», – открыть просторы для новых целей. Так, естественно, без драм и скандалов, и разошлись. Татьяна с головой в политику ушла. Он на радостях дорогущими B&W колонками обзавелся, положив начало стереосистеме своей мечты. Можно сказать, заложил храм служения физике и музыке (символично для его возраста!). 

…Чем ближе к метро, тем многолюднее становился Васильевский, и народ все больше нетрезвый попадался, зато бесшабашный и взбудораженный: одни обнимаются, целуются, другие ругаются и носы морщат: бесстыдство какое! Алексей любил, чтобы чувства открытыми и захватывающими были: «Целоваться на улице не прилично, а жить вместе, не любя, изнывая от скуки – это как? Стыдливость и нравственность – хорошо, а когда девчонки, ханжеством изуродованные, таблетки горстями глотают, – тоже хорошо? Не боялись бы любить, – глядишь, и счастья на земле больше бы было». А вот блюстители нравственности его смущали. Конечно, ничего против любви, чистоты, верности и других добродетелей, он не имел. Когда чистота идет изнутри, легко, сердечно – это здорово, и спорить нечего! Вон отец с матерью, сколько лет живут, друг на друга не надышатся, влюбленными глазами смотрят, – и ведь никого не осуждают, не поучают. Поучают другие, с хмурыми выражениями лиц, подозрительные и злобные. А кому они нужны со своими учениями, кому интересны? Спешащие навстречу, обнимающиеся, целующиеся, шепчущиеся, опьяненные белой ночью и сладкими предчувствиями, – те интересны, друг другу интересны, поэтам, художникам, небу, жизни вообще, через них природа любить учит, через них счастье утверждается, и счастье это – в связующем: в любви, в сердечном увлечении, в симпатии. Счастья «в одни руки» не бывает. 

Встреча третья. Глава 14. Понедельник  

С недавнего времени вся жизнь Марины определялась двумя понятиями «нужное» (то, без чего никак не прожить) и «неотъемлемое» (то, что невозможно отнять). Эти понятия пронизывали все пласты ее жизни: душевный, духовный, материальный. Страшненькая берлога на Васильевском с томиками Пушкина на подоконнике была ее в той же мере, что и сон, уклонивший ее от смерти, и плохо понятная любовь к вневременному, лишенному притоков свежей информации, домашнему покою, вне сравнений, амбиций и спешки, просто ради жизни. Все «ненужное» и «отъемлемое» пылилось в закоулках сознания чужой биографией, никакого отношения к ней не имеющей. Там же оказался бы Алексей, если б усталость не затмила Марине рассудок, за что она отругала себя, засыпая, после встречи с ним. Отругала и забыла. 

В понедельник, проснувшись от утреннего звонка в дверь – «Соседка, что ли?», – Марина смутилась, увидев на пороге квартиры сияющего Алексея.