Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Дар волка. Дилогия (ЛП) - Райс Энн - Страница 40


40
Изменить размер шрифта:

Все это Ройбен хорошо знал.

А еще он знал, что к десяти вечера его брат уже будет спать в своей скромной, практически спартанской квартирке в дешевом доме напротив входа на церковный двор.

Первые пару лет Джим жил в старом священническом доме при церкви, но теперь там располагались склад и администрация храма. С благословения епископа Грейс и Фил купили ему квартиру, а потом и все здание, которое Джим принялся потихоньку превращать в своего рода гостиницу для наиболее благопристойных и заслуживающих доверия обитателей района.

Ройбен, в футболке с капюшоном и пальто, с босыми ногами и лапами с когтями, пробрался к храму по крышам, а потом спрыгнул в полутемный церковный двор.

Позвонил брату с мобильного, теперь у него это уже лучше получалось, после некоторой практики.

— Мне надо исповедаться, прямо сейчас, в храме, — сказал он низким гортанным голосом, который уже стал вполне привычен его собственному слуху. — Мне надо исповедаться. Я должен сделать это здесь.

— О, прямо сейчас? — переспросил брат, с трудом просыпаясь.

— Не могу ждать, отче. Вы мне нужны. Мне нужно обратиться к Богу. Когда меня услышите, то простите меня за беспокойство.

Ну, быть может.

Ройбен поправил шарф, прикрывающий рот, и надел очки. Стоял и ждал.

Джим, ревностный и неустанный в своем служении, вошел во врата и удивился, увидев, что кающийся уже здесь. Возможно, несколько с опаской поглядел на его размеры, но кивнул, открывая тяжелую деревянную дверь исповедальни.

«Как рискованно, — подумал Ройбен. — Я легко мог бы треснуть его по голове и ограбить храм. Вытащить золотые подсвечники, например. Интересно, как часто у Джима такое бывает, почему его жизнь стала непрекращающимся самопожертвованием и изнурительным трудом, как Джим мог каждый день наливать в тарелки бульон и хаш из говядины с бобами тем, кто так часто подводил его, каждое утро проводить службы у алтаря, будто действительно веруя в чудо претворения хлеба и вина, раздавая „Тело и Кровь Христову“ в виде вина и облаток?»

Храм Святого Франциска был одним из самых красивых и богато украшенных в городе, его построили задолго до того, как Тендерлойн стал самыми известными и главнейшими трущобами города. Большой, со старыми резными деревянными скамьями, со стенами, покрытыми красочными фресками, украшенными позолотой. От алтаря под тремя арками в романском стиле простирались огромнее фрески, переходя в боковые приделы, посвященные святому Иосифу и Богоматери. Вдоль боковых стен располагались деревянные исповедальни, каждая из которых представляла трехчастное помещение. В одном из них находился кающийся, коленопреклоненный, во втором сидел священник, которому надо было лишь отодвинуть деревянную ставню, прикрывающую решетку, через которую он выслушивал исповедь.

В принципе, совсем не обязательно было исповедаться в такой комнате. Исповедаться можно хоть на скамейке в парке, где угодно. Ройбен хорошо понимал это. Но нынешняя исповедь должна была быть исполнена по всем правилам, в полной тайне. Он хотел этого, поэтому и попросил.

Он вошел следом за Джимом в первую исповедальню, ту, которой Джим чаще всего пользовался. Терпеливо ждал, пока Джим достанет бархатную столу и обернет вокруг шеи, чтобы человек, стоящий позади, убедился, что Таинство Исповеди пройдет по всем правилам.

Ройбен молча размотал шарф и снял очки.

Джим едва оглянулся, жестом приглашая «человека» занять место в исповедальне. Но этого было достаточно.

Он увидел звериное лицо, возвышающееся над ним, ахнул и отшатнулся. Тут же вскинул правую руку и совершил крестное знамение. Закрыл глаза, открыл снова, но увидел то же самое.

— Исповедь, — сказал Ройбен, открывая дверку. И двинул лапой, призывая Джима занять свое место.

У Джима ушла добрая минута на то, чтобы прийти в себя.

Так странно было видеть Джима сейчас, не знающего, что чудовище, на которое он смотрит, — его родной брат Ройбен. Когда еще столкнешься с таким, что родной брат или сестра смотрят на тебя, как ни совершенно незнакомого?

Теперь он понял то, чего не понимал всю предыдущую жизнь, каждый день общаясь с братом. Понял, что его брат намного храбрее и преданнее, чем он мог себе представить. Что его брат сможет справиться со своим страхом и обрести спокойствие.

Ройбен вошел в исповедальню и закрыл дверь. Внутри было тесно, эта комнатка предназначалась для обычных мужчин и женщин, среднего роста. Но он преклонил колена к обитой бархатом скамеечке и повернул лицо к решетке. Джим открыл ставню. Ройбен увидел, как рука Джима сделала благословляющий жест.

— Прости меня, отче, ибо я согрешил, — сказал Ройбен. — Все, что я скажу тебе, отныне охранено тайной исповеди.

— Да, — ответил Джим. — Искренне ли намерение твое?

— Совершенно. Я твой брат, Ройбен.

Джим не проронил ни слова.

— Я тот, кто убил насильника в Норт-Бич и людей в парке Голден Гейт. Я убил женщину в Буэна Виста, которая мучила стариков. Я убил похитителей в Мэрин, освобождая детей. Опоздал, не успев спасти их всех. Двое уже были мертвы. Третья девочка, больная диабетом, умерла сегодня утром.

Молчание.

— Я действительно твой брат, — сказал Ройбен. — Это начало происходить со мной после нападения в Мендосино. Не знаю, что за зверь напал на меня там, намеревался ли он передать мне эту силу. Но я точно знаю, что я за зверь.

Снова полнейшее молчание. Похоже, Джим просто глядел вперед, опершись локтем на подлокотник и прикрыв рот рукой.

Ройбен продолжал.

— Превращение происходит все раньше и раньше, вечером. Вчера вечером оно случилось в семь. Я пока не знаю, смогу ли я научиться предотвращать его или вызывать по своей воле. Не знаю, почему превращаюсь обратно перед рассветом. Могу лишь сказать, что после этого чувствую себя смертельно уставшим.

Как я нахожу жертвы? Я их слышу. Я их слышу, чувствую запах… запах страха и невиновности. И чувствую запах зла, исходящий от тех, кто на них нападает. Чувствую, как собака или волк чуют запах добычи.

Остальное ты знаешь. Ты читал это в газетах, слышал в программах новостей. Больше мне тебе нечего сказать.

Молчание.

Ройбен ждал.

В этой крохотной комнатке было очень жарко и душно, особенно для него. Но он ждал.

Наконец Джим заговорил. Тихим, глухим голосом, неразборчиво.

— Если ты действительно мой младший брат, то должен знать что-нибудь такое, что знает только он, что-то такое, что ты мог бы сказать мне, чтобы доказать, что ты тот, кем назвался.

— Бога ради, Джимми, это я, — ответил Ройбен. — Об этом даже мама не знает, и Фил тоже. Как и Селеста. Никто не знает, Джим, кроме одной женщины, и эта женщина не знает, кто я на самом деле. Она знает меня лишь в образе Человека-волка. Если она и позвонила в полицию или ФБР, в Национальный институт здравоохранения, ЦРУ, об этом еще людям ни слова не сказали. Я рассказываю это тебе, Джим, потому, что ты мне нужен. Я один перед лицом этого, Джим, совершенно один. Да, я твой брат. Я ведь

все еще

брат тебе, Джим? Ответь мне, пожалуйста.

В полумраке Ройбен увидел, как Джим прикрыл руками нос и рот и издал звук вроде кашля.

— О’кей, — сказал он, откинувшись на спинку кресла. — Ройбен. Дай мне минуту. Знаешь, как положено. Нельзя, чтобы священник вел исповедь в состоянии шока. Хотя, я думаю, это применимо к людям, которые не превращались в своего рода…

— Животное, — закончил за него Ройбен. — Я вервольф, Джим. Но сам я предпочитаю называть себя Человеком-волком. Я полностью сохраняю свое сознание и разум в этом состоянии и вполне могу быть совершенно честен с тобой. На самом деле все очень сложно. В этом состоянии в моей крови бурлит куча гормонов, и они влияют на мои эмоции. Я Ройбен, да, но я Ройбен, находящийся под влиянием ряда факторов. Вряд ли кто-нибудь знает, насколько эти гормоны и порождаемые ими эмоции влияют на свободу воли и совесть, реакции торможения и моральные устои.