Мэр Кестербриджа - Гарди Томас - Страница 20

Не говоря уже об этих недвижимых препятствиях, которые столь выразительно свидетельствовали о том, как мало стесняли себя строители границами домовладений, тротуары и проезды были постоянно загромождены предметами, находящимися в движении. То были повозки, проезжавшие через Кестербридж по пути из Мелстока, Уэтербери, Хинтокса, Шертон-Аббаса, Кингсбира, Оверкомба и других городков и деревень. А возчиков съезжалось так много, что они, казалось, составляли целое племя; и они так резко отличались от прочих людей, словно были представителями особой расы. Повозки только что прибыли и стояли вплотную друг к другу по обеим сторонам улицы, в некоторых местах образуя стену между тротуаром и проездом. Кроме того, все владельцы лавок раскладывали половину товаров на козлах и ящиках, выставленных прямо на тротуар; причем они каждую неделю все расширяли свою выставку и, несмотря на увещевания двух дряхлых стариков-квартальных, выдвигались все дальше и дальше на проезд, так что экипажам приходилось проезжать извилистой вереницей по середине улицы, а их возницы имели полную возможность показать свое искусство в обращении с вожжами. Остается добавить, что на солнечной стороне улицы над тротуаром нависали тенты, устроенные так, чтобы сбивать с проезжих шляпы, которые слетали, словно от удара невидимых рук кранстоунского бесенка-пажа, воспетого романтической поэзией.

Лошадей, приведенных на продажу, привязывали в ряд к коновязи, и они, стоя передними ногами на тротуаре, а задними на мостовой, случалось, хватали зубами за плечи мальчиков, идущих в школу. А всеми уютными нишами в фасадах домов, скромно отступивших от границы улицы, завладевали продавцы свиней, превращая их в загоны для скота.

Мелкие землевладельцы, фермеры, продавцы молочных продуктов и горожане, прибывшие по делам на эти древние улицы, беседовали друг с другом не только при помощи членораздельной речи. В больших городах, если вы не слышите слов собеседника, вы не поймете, что он хочет сказать. Здесь же и лицо, и руки, и шляпа, и палка, и все тело говорили наравне с языком. Если кестербриджский торговец хотел выразить удовлетворение, он, подчеркивая свои слова, раздувал щеки, прищуривал глаза, откидывал назад плечи, — и люди, стоящие на другой стороне улицы, понимали его вполне. Когда же он удивлялся, то, даже если мимо него с грохотом проезжали все повозки и фургоны Хенчарда, вы догадывались, что он удивлен, так как видели его красное нёбо и округлившиеся, как мишень, глаза. Решительность выливалась у него в яростные атаки на покрывающий соседние стены мох, который он сбивал концом палки, меняя положение своей шляпы с горизонтального на менее горизонтальное; в минуты скуки все тело его обмякало, колени подгибались и вывертывались, словно между ними был вписан ромб, а руки будто сводило судорогой. Жульничество и мошенничество, видимо, были редким явлением на улицах этого честного города, и говорили даже, будто юристы в суде, защищая интересы своих клиентов, порой выдвигали веский довод в пользу противной стороны из чисто великодушных побуждений (хотя в действительности — по ошибке).

Итак, Кестербридж был почти во всех отношениях как бы полюсом, центром или нервным узлом окружающей его сельской местности, отличаясь этим от многих фабричных городов, осевших, словно инородные тела или валуны на равнине, в зеленом мире, с которым у них нет ничего общего. Кестербридж жил за счет сельского хозяйства и отстоял только на шаг дальше от его базы, чем соседние деревни. Горожане принимали близко к сердцу все превратности деревенской жизни, потому что они так же влияли на их доходы, как и на доходы земледельца; по тем же причинам они разделяли горести и радости аристократических семейств, обитающих в радиусе десяти миль от города. И даже на званых обедах у деловых людей гости говорили главным образом о пшенице, эпизоотиях, севе и уборке, изгородях и насаждениях, тогда как политические события расценивались ими не с их собственной точки зрения горожан, обладающих особыми правами и преимуществами, а с точки зрения их деревенских соседей.

Все эти традиционные особенности удивительного древнего города, порой радующие глаз своим своеобразием и целесообразностью, казались столичными новшествами неопытной Элизабет-Джейн, которая еще так недавно плела сети в коттедже на взморье. Ей почти не пришлось расспрашивать о дороге. Дом Хенчарда, выложенный по фасаду тускло-красным и серым кирпичом, был одним из лучших в городе. Парадная дверь в него была открыта и, гак же как и в других домах, за коридором виднелся сад, простиравшийся почти на четверть мили.

Мистера Хенчарда не оказалось дома, он был во дворе склада. Девушку провели через обомшелый сад к калитке в стене, усеянной ржавыми гвоздями, — очевидно, возле нее выросло не одно поколение фруктовых деревьев. Калитка открывалась во двор, и здесь Элизабет предоставили самой отыскать хозяина. С двух сторон во дворе стояли сенные сараи, куда сейчас сгружали тонны увязанного в тюки фуража с повозок, проезжавших утром мимо гостиницы. Две другие стороны составляли деревянные, на каменных столбах, амбары с наружными лестницами и зернохранилище высотой в несколько этажей. Заглянув в открытые двери амбаров, можно было увидеть, что они битком набиты тугими мешками с пшеницей, казалось, дожидающейся голодовки, которая все не наступает.

Девушка бродила по двору, немного волнуясь при мысли о предстоящей встрече, и наконец, устав от бесплодных поисков, отважилась спросить встречного мальчугана, где можно найти мистера Хенчарда. Мальчик направил ее в контору, мимо которой она раньше прошла, не заметив ее, и, постучав в дверь, она услышала в ответ:

— Войдите.

Элизабет повернула ручку двери и увидела перед собой человека, который стоял у стола, нагнувшись над мешочками с образцами зерна, но это был не Хенчард, а молодой шотландец, мистер Фарфрэ; он пересыпал пшеничные зерна с одной ладони на другую. Его шляпа висела на гвозде сзади него, а розы на его ковровой сумке рдели в углу комнаты.

Приготовившись к встрече с Хенчардом и к разговору с ним, но только с ним одним, девушка растерялась.

— Что вам угодно? — спросил шотландец с видом человека, который уже давно заправляет тут всеми делами.

Она сказала, что хочет видеть мистера Хенчарда.

— Так-так… Подождите минутку. Он сейчас занят, — сказал молодой человек, должно быть не узнав в этой девушке ту, которую видел в гостинице.

Он подвинул стул, предложил ей присесть и снова занялся своими мешочками с образцами. Пока Элизабет-Джейн сидит в ожидании, немало удивленная встречей с молодым человеком, мы вкратце расскажем, как он попал сюда.

После того как они с Хенчардом в то утро скрылись из виду, свернув на дорогу, ведущую в Бат и Бристоль, они некоторое время шагали молча, лишь изредка перекидываясь незначительными замечаниями, пока не вошли в ту аллею на городском валу, которая называлась «Меловой» и вела к углу, образованному северным и западным откосами древних укреплений, расположенных квадратом. Широкие просторы открывались с этой высоты. С зеленого склона круто спускалась тропинка, которая вела от тенистой аллеи на валу к дороге у подножия откоса. По этой тропинке должен был спуститься шотландец.

— Вот где вас ждет успех, — проговорил Хенчард, стискивая руку Фарфрэ правой рукой и опираясь левой на калитку, которая перегораживала тропинку. В этом, грубоватом движении сказалось уязвленное самолюбие человека, не сумевшего добиться своего. — Я часто буду вспоминать об этих днях и о том, что вы пришли как раз вовремя и помогли мне в моих затруднениях.

Не выпуская руки Фарфрэ, он помолчал, потом проговорил решительный тоном:

— Слушайте, я не такой человек, чтобы отказаться от задуманного, не попытавшись вас переубедить. И я не дам вам уйти навсегда, не выслушав меня! Повторяю: хотите остаться? Буду говорить прямо, начистоту. Поймите, я настаиваю не только ради своей выгоды; дело мое ведется не по-научному и не требует из ряда вон выходящего ума. На ваше место и другие найдутся, будьте спокойны. Может, я немного и думаю о своей выгоде, но не только о ней, а о чем еще — повторять не мне. Останьтесь у меня, — сами назовите свои условия. Я охотно приму их, не торгуясь, потому что, черт меня побери, Фарфрэ, очень уж ты мне по душе пришелся!