Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато - Делез Жиль - Страница 17

Было бы ошибкой полагать, будто можно изолировать такой унитарный, центральный слой страты или ухватить его как таковой и через регрессию. Прежде всего страта необходимым образом и с самого начала переходит от слоя к слою. У нее уже несколько слоев. Она переходит от центра к периферии, и одновременно периферия реагирует на центр и формирует новый центр относительно новой периферии. Потоки постоянно излучаются и возвращаются. Есть рост и умножение промежуточных состояний, и этот процесс включается в локальные условия центрального кольца (различия в концентрации и вариациях терпимы ниже определенного порога тождества). Эти промежуточные состояния представляют новые фигуры как сред или материалов, так и элементов и композитов. В сущности, они — посредники между внешней средой и внутренним элементом, между субстанциальными элементами и их композитами, между композитами и субстанциями, а также между по-разному сформированными субстанциями (субстанциями содержания и субстанциями выражения). Будем называть эпистратами таких посредников и такие суперпозиции, такие порывы, такие уровни. В наших двух примерах кристаллическая страта включает в себя много возможных посредников между средой, или материалом, и внутренней затравкой — множественность абсолютно дискретных состояний метастабильности как множественность иерархических степеней. Ни одна органическая страта неотделима от так называемых внутренних сред, являющихся внутренними элементами по отношению к внешним материалам, а также внешними элементами по отношению к внутренним субстанциям.[57] Эти внутренние органические среды, как известно, регулируют степень сложности или дифференцированности частей организма. Следовательно, страта, взятая с точки зрения единства ее композиции, существует только в своих субстанциальных эпистратах, разрушая собственную непрерывность, фрагментируя и градуируя свое кольцо. Центральное кольцо не существует независимо от периферии, которая формирует новый центр, реагирует на первый центр и, в свою очередь, рассеивается на дискретные эпистраты.

Но это не все. В дополнение к такой новой или вторичной относительности внутреннего и внешнего есть целая история на уровне мембраны или предела. Действительно, в той мере, в какой элементы и композиты инкорпорируют или присваивают материалы, соответствующие организмы вынуждены обратиться к иным «более чужеродным и менее подходящим» материалам, каковые они заимствуют у пока еще неповрежденных масс или, напротив, у других организмов. Среда принимает здесь еще и третью фигуру — она уже не внутренняя или внешняя, пусть даже относительная, среда, и не опосредующая среда, а напротив, аннексированная или ассоциированная среда. Ассоциированные среды подразумевают прежде всего источники энергии, отличные от пищевых материалов. До обретения таких источников организм, можно сказать, кормится, но не дышит — он находится в состоянии удушья.[58] Обретение источника энергии допускает увеличение числа материалов, которые могут быть преобразованы в элементы и композиты. Таким образом, ассоциированная среда определяется захватом источников энергии (дыхание в самом общем смысле), распознаванием материалов, ощущением их присутствия или отсутствия (восприятие) и изготовлением или не изготовлением соответствующих композитов (ответ, реакция). То, что существуют как молекулярные перцепции, так и молекулярные реакции, можно увидеть в экономии клетки и в свойстве регулирующих агентов «узнавать» только один или два вида химических элементов в весьма разнообразной внешней среде. Развитие ассоциированных, или аннексированных, сред достигает высшей точки в животных мирах, описанных фон Икскюлем, со всеми их энергетическими, перцептивными и активными характеристиками. Незабываемый ассоциированный мир клеща, определяемый гравитационной энергией его падения, его обонятельной характеристикой восприятия пота и его активной характеристикой кусать — клещ забирается на ветку и падает на проходящее млекопитающее, которое узнает по запаху, а затем влезает ему под кожу (ассоциированный мир, сформированный не более, чем из трех факторов). Активные и перцептивные характеристики сами являются чем-то вроде двойной клешни, двойной артикуляции.[59]

Тут ассоциированные среды тесно соотносятся с органическими формами. Органическая форма — это не простая структура, а некое структурирование, полагание ассоциированной среды. Животная среда, типа паутины паука, не менее «морфогенетична», чем форма организма. Мы, конечно, не можем сказать, что среда задает форму; но, чтобы еще больше все запутать, — отношение между формой и средой является не менее решающим. Так как форма зависит от автономного кода, она может конституироваться только в ассоциированной среде, которая сложным образом переплетает энергетические, перцептивные и активные характеристики в соответствии с требованиями самого кода; форма может развиваться только благодаря промежуточным средам, которые регулируют скорости и пропорции ее субстанций; она может опробовать себя только во внешней среде, которая измеряет сравнительные преимущества ассоциированных сред и дифференциальные отношения промежуточных сред. Среды, с помощью отбора, всегда воздействуют на все организмы в целом, чьи формы зависят от кодов, которые эти среды косвенно санкционируют. Ассоциированные среды делят между собой одну и ту же внешнюю среду в зависимости от различных форм так же, как промежуточные среды делят между собой внешнюю среду в зависимости от норм или степеней, присущих одной и той же форме. Но деление в этих двух случаях осуществляется по-разному. В отношении центрального пояса страты среды или промежуточные состояния конституируют «эпистраты», наложенные одна на другую, и формируют новые центры для новых периферий. Будем называть «парастратой» этот другой способ, каким центральный пояс фрагментируется на свое и на побочное [cote et a-cote], на несводимые ни к чему формы и ассоциированные с ними среды. На сей раз, именно на уровне предела или мембраны, присущих центральному поясу, общие для всех страт формальные отношения или черты с необходимостью обретают совершенно разные формы или типы форм, соответствующие парастратам. Страта существует только в своих эпистратах и парастратах, так что, в конечном счете, в пределе они рассматриваются как страты. Пояс, идеальное непрерывное кольцо страты, Эйкуменон — определяемый тождеством молекулярных материалов, субстанциальных элементов и формальных отношений, — существует только в виде расколотого, фрагментированного на эпистраты и парастраты, которые предполагают конкретные машины с их относительными признаками, а также конституируют различные молекулы, специфические субстанции и нередуцируемые формы.[60]

Теперь мы можем вернуться к двум фундаментальным обретениям дарвинизма — почему формы или типы форм в парастратах должны постигаться через отношение к популяциям, и почему степени развития в эпистратах должны пониматься как нормы или дифференциальные отношения. Прежде всего парастраты охватывают коды как таковые, от которых зависят формы и которые с необходимостью касаются популяций. Чтобы быть кодированной, вся молекулярная популяция уже должна существовать целиком, а эффекты кода или его изменения оцениваются на уровне более или менее молярной популяции в зависимости от способности кода размножаться на среде или творить для себя новую ассоциированную среду, внутри которой модификация будет способна образовывать популяции. Да, мы всегда должны мыслить в терминах стай и множественностей: поддерживается или не поддерживается код, зависит от принадлежности кодированного индивидуума к определенной популяции — «популяции, населяющей пробирку, флягу с водой или кишечник млекопитающего». Но что означают изменение кода, модификация кода или вариация парастраты, результатом которых с необходимостью являются новые формы и ассоциированные среды? Такое изменение, очевидно, имеет место не из-за перехода от одной предустановленной формы к другой, то есть не из-за перевода из одного кода в другой. Пока проблема ставится таким образом, она неразрешима, и нужно согласиться с Кювье и Бэром, что установленные типы форм нередуцируемы, они не допускают ни перевода, ни трансформации. Но проблема ставится совсем по-иному, когда мы признаем, что код неотделим от присущего ему процесса декодирования. Без «генетического дрейфа» нет никакой генетики. Современная теория мутаций ясно продемонстрировала, как код, неизбежно связанный с популяцией, предполагает сущностную кромку декодирования — не только каждый код имеет дополнения, способные свободно варьироваться, но и один и тот же сегмент может быть скопирован дважды, причем вторая копия остается свободной для вариации. Кроме того, фрагменты кода могут передаваться от клеток одного вида клеткам другого, от человека к мыши, от обезьяны к коту, через посредничество вирусов или через другие процедуры, что подразумевает не перевод одного кода в другой (вирусы — не переводчики), а сингулярный феномен, который мы называем прибавочной стоимостью кода, или побочной коммуникацией.[61] У нас будет случай поговорить об этом дальше, поскольку сказанное существенно для любого становления-животным. Благодаря таким дополнениям и прибавочным стоимостям — но дополнениям в порядке многообразия, прибавочным стоимостям в порядке ризомы — на каждый код оказывает воздействие кромка декодирования. Никак не являясь неподвижными и застывшими на стратах, формы в парастратах и сами парастраты схвачены в машинном сцеплении — они отсылают к популяциям, популяции отсылают к кодам, а коды фундаментальным образом подразумевают феномены относительного декодирования, которые тем более годны к употреблению, к компоновке и добавлению, чем более они относительны, всегда находятся «по соседству» [a cote].