Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Двенадцать поэтов 1812 года

Шеваров Дмитрий Геннадьевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Двенадцать поэтов 1812 года - Шеваров Дмитрий Геннадьевич - Страница 87

Изменить размер шрифта:

Петр Вяземский

Послание к Жуковскому из Москвы, в конце 1812 года

Итак, мой друг, увидимся мы вновь

В Москве, всегда священной нам и милой!

В ней знали мы и дружбу и любовь,

И счастье в ней дни наши золотило.

Из детства, друг, для нас была она

Святилищем драгих воспоминаний;

Протекших бед, веселий, слез, желаний

Здесь повесть нам везде оживлена.

Здесь красится дней наших старина,

Дней юности, и ясных и веселых,

Мелькнувших нам едва — и отлетелых.

Но что теперь твой встретит мрачный взгляд

В столице сей и мира и отрад? —

Ряды могил, развалин обгорелых

И цепь полей пустых, осиротелых —

Следы врагов, злодейства гнусных чад!

Наук, забав и роскоши столица,

Издревле край любви и красоты

Есть ныне край страданий, нищеты.

Здесь бедная скитается вдовица,

Там слышен вопль младенца-сироты;

Их зрит в слезах румяная денница

И ночи мрак их застает в слезах!

А там старик, прибредший на клюках

На хладный пепл родного пепелища,

Не узнает знакомого жилища,

Где он мечтал сном вечности заснуть,

Склонив главу на милой дщери грудь;

Теперь один, он молит дланью нищей

Последнего приюта на кладбище.

Да будет тих его кончины час!

Пускай мечты его обманут муку,

Пусть слышится ему дочерний глас,

Пусть, в гроб сходя, он мнит подать ей руку!

Счастлив, мой друг, кто, мрачных сих картин,

Сих ужасов и бедствий удаленный

И строгих уз семейных отчужденный,

Своей судьбы единый властелин,

Летит теперь, отмщеньем вдохновенный,

Под знамена карающих дружин!

Счастлив, кто меч, отчизне посвященный,

Подъял за прах родных, за дом царей,

За смерть в боях утраченных друзей;

И, роковым постигнутый ударом,

Он скажет, свой смыкая мутный взор:

«Москва! Я твой питомец с юных пор,

И смерть моя — тебе последним даром!»

Я жду тебя, товарищ милый мой!

И по местам, унынью посвященным,

Мы медленно пойдем, рука с рукой,

Бродить, мечтам предавшись потаенным.

Здесь тускл зари пылающий венец,

Здесь мрачен день в краю опустошений;

И скорби сын, развалин сих жилец,

Склоня чело, объятый думой гений

Гласит на них протяжно: нет Москвы!

И хладный прах, и рухнувшие своды,

И древний Кремль, и ропотные воды

Ужасной сей исполнены молвы!

1813 г.

Эперне

Денису Васильевичу Давыдову

Икалось ли тебе, Давыдов,

Когда шампанское я пил

Различных вкусов, свойств и видов,

Различных возрастов и сил,

Когда в подвалах у Моэта

Я жадно поминал тебя,

Любя наездника-поэта,

Да и шампанское любя?

Здесь бьет Кастальский ключ, питая

Небаснословною струей;

Поэзия — здесь вещь ручная:

Пять франков дай — и пей и пой!

Моэт — вот сочинитель славный!

Он пишет прямо набело,

И стих его, живой и плавный,

Ложится на душу светло.

Живет он славой всенародной;

Поэт доступный, всем с руки,

Он переводится свободно

На все живые языки.

Недаром он стяжал известность

И в школу все к нему спешат:

Его текущую словесность

Все поглощают нарасхват.

Поэм в стеклянном переплете

В его архивах миллион.

Гомер! хоть ты в большом почете, —

Что твой воспетый Илион?

Когда тревожила нас младость

И жажда ощущений жгла,

Его поэма, наша радость,

Настольной книгой нам была.

Как много мы ночей бессонных,

Забыв все тягости земли,

Ночей прозрачных, благосклонных,

С тобой над нею провели.

Прочтешь поэму — и, бывало,

Давай полдюжину поэм!

Как ни читай, — кажись, всё мало…

И зачитаешься совсем.

В тех подземелиях гуляя,

Я думой ожил в старине;

Гляжу: биваком рать родная

Расположилась в Эперне.

Лихой казак, глазам и слуху,

Предстал мне: песни и гульба!

Пьют эпернейскую сивуху,

Жалея только, что слаба.

Люблю я русскую натуру:

В бою он лев; пробьют отбой —

Весельчаку и балагуру

И враг всё тот же брат родной.

Оставя боевую пику,

Казак здесь мирно пировал,

Но за Москву, французам в пику,

Их погреба он осушал.

Вином кипучим с гор французских

Он поминал родимый Дон,

И, чтоб не пить из рюмок узких,

Пил прямо из бутылок он.

Да и тебя я тут подметил,

Мой бородинский бородач!

Ты тут друзей давнишних встретил,

И поцелуй твой был горяч.

Дней прошлых свитки развернулись,

Все поэтические сны

В тебе проснулись, встрепенулись

Из-за душевной глубины.

Вот край, где радость льет обильно

Виноточивая лоза;

И из очей твоих умильно

Скатилась пьяная слеза!

1838 г.