Двенадцать поэтов 1812 года - Шеваров Дмитрий Геннадьевич - Страница 7

Звезд в эту ночь не было. С ровным шумом, как морская вода по гальке, шли по дороге тысячи и тысячи людей, неся бремя минувшего страшного дня. И никто толком не понимал, за кем осталась победа (если победили, то почему отступаем?), и никто даже не задавался этим вопросом, как будто после пережитого это был слишком земной вопрос. Люди шли, отрешившись от всех мыслей, которые еще прошлой ночью казались им важными. Строй уже не держали, шли походным шагом, стараясь лишь не споткнуться, не упасть, чтобы не стать, хотя бы и минутной, помехой движению.

Если бы кто-то с неба наблюдал эту картину, то он бы видел, как из дымящегося и тлеющего вулкана истекает пепельная, изредка посверкивающая металлом, людская лава.

Глава четвертая

В 1846 году Вяземский иронически заметил в дневнике: «Правительство неохотно определяет людей по их склонностям, сочувствиям и умственным способностям. Оно полагает, что и тут человек не должен быть у себя, а все как-то пересажен, приставлен, привит, наперекор природе и образованию. Например, никогда бы не назначили Жуковского попечителем учебного округа… а переименовали бы его в генерал-майоры и дали бы ему бригаду, особенно в военное время».

В 1812 году генералов (как, впрочем, и офицеров) в русской армии не хватало[44], но правительство и военачальники не склонны были к абсурдным решениям; назначения в большинстве своем были точными и уместными. Вот и поручиком Василием Жуковским после Бородина распорядились грамотно. Он был приставлен не к чужому, а к своему делу. В Главной квартире нашей армии он участвовал в подготовке и литературном редактировании приказов и донесений, помогал Андрею Кайсарову выпускать листовки и бюллетени в походной типографии.

В тяжелом переходе после Бородинского сражения Жуковский простудился, но никому не жаловался, работал, превозмогая ангину. Лишь позволил себе замотать шею красным шерстяным платком.

В период Тарутинского лагеря Василий Андреевич жил в деревне Леташевке, где была Главная квартира Кутузова. Вот каким увидел поэта Иван Петрович Липранди, служивший в 1812 году обер-квартирмейстером 6-го корпуса Д. С. Дохтурова: «Мы пошли пешком с тем, чтобы сесть на лошадей за деревушкой. У ворот одной избенки сидел кто-то в шинели, с красным шерстяным платком около шеи… Дмитрий Николаевич (Д. Н. Бологовский — начальник штаба 6-го корпуса. — Д. Ш.) выговаривал ему за то, что он ни разу не приехал в Тарутино; после некоторых отговорок и ссылок на боль горла милиционер согласился ехать с нами. Пока он вышел переодеваться и приказал седлать лошадь, мы остались у ворот, но и здесь я не спросил фамилии приглашенного… В Тарутине… когда штаб собрался и пришел генерал Талызин, то оказалось, что почти все более или менее были знакомы с неизвестным мне милиционером и приглашали его переехать из Леташевки к ним… Здесь только я спросил о его фамилии и узнал, что это В. А. Жуковский, но решительно не обратил на него никакого внимания, ибо до того времени никогда не слыхал о нем…»[45]

В начале сентября Жуковского командировали нарочным в тыл, в Орел. Он должен был предупредить губернатора о прибытии в город большой партии раненых, а также обозов с пленными.

Дорога была мучительной, лошадей на станциях приходилось добиваться чуть не с боем, но Жуковский мысленно благодарил Бога: он знал, что в Орел эвакуировались Протасовы, а значит, он скоро увидит Машу. Каково ей в чужом углу? Не больна ли?..

Летом 1812 года Протасовы жили в своем имении Муратово. Когда французы стали стремительно продвигаться вглубь России, к Екатерине Афанасьевне пришли муратовские крестьяне и стали уговаривать ее спасаться от неприятеля в Орле. «Орел, — рассуждали мужики, — город губернский, там, небось, губернатор что-нибудь сделает, а здесь тебе с барышнями оставаться невозможно». Екатерина Афанасьевна спросила: «А вы сами, что же станете делать, если неприятель сюда придет?»

— Возьмем все, что унести можно, скот угоним и уйдем в брянские леса.

— Но как же мне ехать? У меня, вы знаете, нет лошадей.

Тогда крестьяне дали своей помещице лошадей и подводы, помогли собрать и уложить вещи. Так Протасовы оказались в Орле, в доме своих друзей Плещеевых. С ними в одном доме поселились и уехавшие от войны Киреевские.

…Поздно вечером 10 сентября Саша Протасова подошла к столу и открыла толстую тетрадь, на обложке которой месяц назад она старательно вывела: «Подробный Журнал всех действий, движений и перемен, произошедших во время пребывания праведных Муратовских жителей в преславном городе Орле»[46].

Саша пробежала глазами свою последнюю поденную запись, она начиналась так: «Граф Чернышев поутру сам стряпал кушанье…»

Сегодня был день ее дежурства по Журналу. «Какие пустяки приходится иногда записывать, — подумала Саша, — но какое счастье, что сейчас можно записать нечто действительно важное!»

И через несколько минут в Журнале красовалась такая запись: «…Вдруг наш добрый Жуковский явился из Армии курьером к Губернатору в 7 вечера, этот бесподобный вечер никогда не забудется…»

Журнал вели в основном три сестры. Девятнадцатилетняя Маша — девушка мечтательная, задумчивая, нежная. Семнадцатилетняя Саша — смешливая, быстрая, очень красивая. Это ей Жуковский посвятил свою знаменитую балладу «Светлана» (поэт закончил ее как раз в 1812 году). А также их двоюродная сестра 23-летняя Дуняша — жена Василия Ивановича Киреевского.

Дружба барышень с Жуковским завязалась в 1804 году, когда Екатерина Афанасьевна Протасова попросила своего сводного брата Василия (к тому времени 21-летнего выпускника Московского университетского благородного пансиона) заняться образованием ее подрастающих дочерей Марии и Александры, а также принятой в семью Дуняши, внучки А. И. Бунина, отца Жуковского.

Молодой учитель влюбился в Машу Протасову, а Дуняша стала его поверенной в сердечных делах, верным другом влюбленных.

Екатерина Афанасьевна Протасова, человек совершенно не сентиментальный, записывала в Журнале от 13 сентября 1812 года: «Я всякий день больше удивляюсь несравненному нраву бесподобной Дуняши… — всякий час вижу больше и больше ее бесподобное сердце и несравненное терпение, и всякий час ее больше люблю, нельзя быть милее ее…»

Дуняша Киреевская была очень хорошим человеком. Для нас это несколько странная характеристика, уж очень какая-то детская. В нас крепко засела лукавая поговорка позднесоветского времени: «Хороший человек — не профессия». Нужный человек, успешный, креативный — это нам понятно, а что такое хороший?

Что ж, хороший человек — это действительно не профессия. Но только лишь в том смысле, в каком не профессия монашество или материнство.

Дети Василия и Авдотьи Киреевских шестилетний Ванечка и четырехлетний Петруша — это будущие деятели русской культуры Иван и Петр Киреевские.

Но о Василии Ивановиче Киреевском мы должны бы помнить не только как об отце двух выдающихся просветителей, но и как о героической личности эпохи 1812 года. Правда, свой подвиг 39-летний секунд-майор в отставке совершил не на передовой, а в тихом Орле.

Василий Иванович не имел специального медицинского образования, но был доктором по призванию. Еще живя в своем имении, он лечил своих крестьян, устроил врачебный кабинет в усадьбе. Оказавшись в Орле, Киреевский обнаружил, что городской лазарет никуда не годится: больных и раненых там не столько выхаживали, сколько отправляли на тот свет. Василий Иванович устроил скандал губернатору, но этим не ограничился. Он взял на себя руководство больницей, приемом и лечением раненых, размещением пленных. Из его имений для раненых и пленных везли продукты.