Двенадцать поэтов 1812 года - Шеваров Дмитрий Геннадьевич - Страница 43

Как тяжело ему было возвращаться к семье, которую он так долго удерживал от эвакуации! Исправить эту страшную ошибку уже не оставалось никакой возможности. Своих лошадей Шаликов не имел, достать их было негде.

Можно представить, как безутешно плакал Петр Иванович, и в мирное-то время готовый расчувствоваться по самому незначительному поводу. Он бы, наверное, повредился рассудком, если бы не ответственность за близких. Думается, именно это помогло князю собраться с духом, и домой он вернулся полным решимости противостоять ударам судьбы.

Тут пришла очередь женских слез. С них и начинает Петр Иванович свои воспоминания: «Людям чувствительным нетрудно вообразить, что он (сочинитель. — Д. Ш.) должен был претерпеть, видя в беспрестанных обмороках, в ужасном отчаянии ближайших своих родственниц! Собственное страдание конечно для него было легче несравненно…»[199]

Михаил Дмитриев свидетельствует в своих мемуарах: «После французов (т. е. когда они вышли из Москвы) граф Ростопчин призвал кн. Шаликова для объяснения: „Зачем остался в Москве?“ — „Как же мне можно было уехать! — отвечал кн. Шаликов. — Ваше сиятельство объявили, что будете защищать Москву на Трех Горах, со всеми московскими дворянами; я туда и явился вооруженный; но не только не нашел там дворян, а не нашел и вашего сиятельства!“ Еще забавнее, что он к этому прибавил по-французски: „Et puis j’y suis reste par curiosite!“ (И потом я там остался из любопытства. — Д. Ш.)»[200].

Глава вторая

Хронику своей жизни под Наполеоном князь ведет со 2 сентября 1812 года: «В четыре часа перед вечером сказанного дня несколько пушечных выстрелов с горы, называемой Поклонною, на Можайской дороге, верстах в трех от древней русской Столицы, возвестили о дерзновенном к ней приближении неприятеля… Когда завеса ночи стала опускаться с небес, — ужасное пламя вознеслось… и страшные вопли раздались под несчастными кровами оставшихся ее жителей: пожар и грабительство начали свирепствовать! Четверо суток продолжалось то и другое во всём своём ужасе, неописанном, невообразимом…»[201]

3 сентября Шаликов был свидетелем въезда Наполеона в Москву: «Император… вступил в оный под звуками военной музыки, сопровождаемый гвардиями конными и пешими: французскою, итальянскою и польскою, и занял Кремль… Патрули начали разъезжать по городу, спокойно взирая на необузданность солдат, бегающих из дома в дом, из улицы в улицу, под грузом добычи, и ловили одних зажигателей — русских, тотчас расстреливали несчастных, может быть напрасно обвиняемых, и следственно открыт новый источник жестокости, нигде еще до сих пор не соделанной.

За преступленьями идут вослед другие! Были расстреляны зажигатели и французы, вероятно для вида справедливости…»[202]

Рассказ Петра Ивановича о катастрофическом пожаре, начавшемся в ночь с 3 на 4 сентября, немногословен: «Ужасная буря разлила пламень по всем частям города… Сам Наполеон устрашился огненных рек и выехал из Кремлевского дворца в Петровский ночевать… По прошествии суток Наполеон возвратился в Кремль. Ворота Спасские тотчас заколотились наглухо и заставились рогаткою; а в Никольских, под башнею, стали часовые, за нею караул с Офицером, не пропускающий в Кремль из русских никого — выключая гоняемых туда на работу — без билета от Дворцового Маршала, которого, думаю, ни один русский не просил об оном и который без сомнения отказал бы в нем каждому…»[203]

Скромный домик Шаликовых, судя по всему, чудом уцелел среди огня (который уничтожил на Пресне десятки домов), но грабежа, очевидно, не избежал. Впрочем, к чести Петра Ивановича надо сказать, что он вообще не пишет о личном ущербе, который понес во время французской оккупации. Зато он подробно описывает то, что происходило с московскими храмами: «Почти все церкви… заняты были лошадьми, или фуражом и провиантом; некоторые женщинами, посаженными за работу в самых алтарях; многие служили убежищем для жителей, лишенных другого убежища; все без изъятия ограблены, во всех разбросаны иконы, сняты оклады, если они были серебряные; валялись утвари, если они были не серебряные… Грубые вандалы находили ребяческое удовольствие звонить в колокола, и вероятно утешались тем, что обманывали набожных простолюдинов, которые могли подумать, что благовестят к обедне, к вечерне — и обманывались действительно, пока не привыкли к сим богоотступным забавам жалких безумцев…»[204]

Шаликов свидетельствует о благородном и самоотверженном поведении директора Воспитательного дома[205]: «Воспитательный Дом, благодаря деятельной и неусыпной попечительности его Начальника, был пощажен от грабительства и спасен от пожара…»[206]

От личных несчастий Петра Ивановича отвлекала утешительная мысль о том, что судьба подарила ему возможность наблюдать исторические события. Роль очевидца виделась ему не только рискованной, но и высокой, исполненной смысла как для него самого, так и для потомков, которым он оставит свое честное свидетельство.