Стимпанк! (сборник) - Клэр Кассандра - Страница 45

Доктор, как уже говорилось, вовремя уехал по делам – и спасся. Алису отослали на большую землю, и она тоже спаслась. Выжили – и смогли рассказать обо всем, что случилось, – девятеро мужчин и одна девушка, улетевшие на дирижабле.

«Свет, слепящий нас, представляется нам тьмой»[9], – такой итог пережитому подвел шкипер воздушного судна. Но Маккагон утверждал, что все было иначе. Годы спустя он написал мемуары об извержении вулкана, которое разрушило прекрасный город, сожгло и погребло под землей его дома и сады и подняло исполинскую волну, которая покатилась от Гефсимании на север, захлестывая на своем пути острова и смывая деревни. С бесстыдной прямотой инженер заявил, что собственными руками выкопал бы и заполнил еще тысячу могил, если бы за это ему дали снова увидеть своими глазами нечто настолько прекрасное.

Но был и еще один уцелевший.

Хозяин передвижного цирка поддержал Эми за руку, помогая подняться по ступенькам к низенькой дверце.

– Сюда, мэм, – сказал он и пошел прочь.

Цветные фонари парка развлечений давали не так много света, и, войдя в фургон, Эми оставила дверь нараспашку. Единственное окно закрывали жалюзи. Полосы света падали на кровать.

– Можно сесть? – спросила она.

Из-за решетки света и теней показалась рука. Обрубки пальцев, когда-то сплавившихся от жара в сплошную культю, указали на маленький стульчик, задвинутый под скамью. Эми выдвинула его и села у изголовья кровати.

– Почему у вас темно? Болят глаза от света?

Ответа не последовало.

– Я поняла. Приятно хоть немного побыть в темноте после того, как тебя все разглядывают.

Человек на кровати повернулся к ней лицом, не отрывая головы от подушки. Кожа его была как толстый слой штукатурки, изборожденный шрамами и весь в разноцветных пятнах – лиловых, бежевых, серовато-белых. Правое веко приплавилось к лобной кости, а остатки брови над ним торчали, как сухие стебельки, которые начали было перетирать с маслом в однородную мазь, да так и бросили.

Эми спокойно его рассматривала.

– В программке нет вашей фотографии. Только рассказ о том, что с вами случилось. Там говорится, что в тюрьме были толстые стены, а окошки – высокие и маленькие, и что ваше окно выходило не на гору Магдалины, а в противоположную сторону. Что под слоем горячего пепла и пемзы тюрьма превратилась в настоящую печь. И когда вас нашли, газетчики дали вам прозвище – Печеный человек. Под этим именем и пришлось включить вас в программу, потому что вы так никому и не сказали, кто вы.

Рот его походил на черепаший клюв, но кое-как выговаривать слова все же удавалось.

– Я вас знаю, – проскрипел он.

– Мне и в голову бы не пришло навестить Печеного человека: я ведь не знала, что это вы, Джеймс. Но сегодня вечером я привела детей в цирк и услышала, как зазывала рассказывает вашу историю. – Эми положила программку на колени, тщательно ее разгладила и начала читать: – «Печеный человек – единственный уцелевший при извержении вулкана Магдалины, стершем с лица земли город Гефсимания на одноименном острове в южной части Тихого океана. Этого несчастного нашли в городской тюрьме. Он скрывает свою личность – вероятно, потому, что даже чудовищное испытание, что выпало на его долю и обезобразило его лицо и тело, может не спасти его от виселицы. Ни записей об аресте, ни свидетельств со стороны служителей закона не сохранилось, и кто может знать, сколь велика тяжесть его вины и не оттого ли он хранит молчание, что совесть его и впрямь нечиста? Мы обращаемся к вам, многоуважаемые дамы и господа: по какой еще причине этот человек стал бы столько лет подряд таить от мира свое настоящее имя?»

Подняв голову от программки, Эми снова посмотрела в глаза изуродованному человеку на кровати.

– Дальше там говорится, что Печеный человек не сообщает даже о своей расовой принадлежности: никто не знает, белый он или черный. Вот на этом месте я и поняла, что это ты. Твой дедушка все рассказал Марии. И Маккагон при этом был. Он нашел меня, как только поправился, и рассказал, как умерла Мария, – и что она умерла не одна.

Заметив, что человек за решеткой света и тени пытается что-то сказать, Эми наклонилась к нему поближе.

– Я хотел взять от жизни все, что позволит мне светлая кожа, – вымолвил он. – Я хотел стать кем-то другим, не собой. Потому-то и не отталкивал никого, кто поверит в мою сказку. Я пытался украсть чужое место под солнцем – и мне не хватало терпения, чтобы платить за это место добром. Мой дед был хороший человек, добрый и вежливый, а я так себя вел, чтобы все думали, будто он всего лишь мой приятель с корабля. Я его стыдился. Я отрицал, что мы с ним родня. А теперь я умер.

И по его обезображенной щеке скатилась слеза.

Эми попыталась было взять его за руку, но Джеймс не желал утешения. Через некоторое время ему удалось прохрипеть:

– Если бы только он выжил и разыскал меня, я бы на весь мир прокричал: «Это мой дед!»

Больше не пытаясь его утешить, Эми молча ждала, пока слезы иссякнут. Когда он наконец перестал всхлипывать, она промолвила:

– Мария тоже говорила, что она давно уже умерла. Так оно и было – во всем, кроме самого главного. И в этом, самом главном, она не умерла до сих пор. Как и твой дед. Мой муж часто о нем вспоминает. «Этот человек спас мою жизнь», – говорит он.

– И что, эта жизнь того стоит?

Эми рассмеялась.

– Он, конечно, до сих пор прихрамывает, но по-прежнему работает и любит свою работу. Он построил теплоэлектростанцию в Спринг-Вэлли. В общем, все так же тычет палкой в осиные гнезда.

Человек на кровати долго молчал. И наконец проговорил негромко и задумчиво, с какой-то смутной тоской:

– Жаль, что окно выходило не на ту сторону. Хотел бы я это увидеть.

Келли Линк

Летний народ

Папа Фран разбудил ее, размахивая опрыскивателем для растений.

– Фран, милая! – сказал он, действительно опрыскивая ее. – Давай просыпайся! Ну, хоть на минуточку.

У Фран был грипп, хотя на самом деле это у гриппа была Фран. Из-за него она уже три дня подряд прогуливала школу. Этой ночью она съела аж четыре найквила[10] и уснула на кушетке, дожидаясь, пока папа придет домой. В телевизоре какой-то мужик впаривал зрителям метательные ножи. Голову будто набили вареной шерстью пополам с соплями, а лицо было сплошь мокрое, как промокашка для проростков.

– Погоди! – прокаркала она и раскашлялась так, что пришлось взять себя за бока.

Потом кое-как села.

Папа был тенью в комнате, полной теней. Тень эта предвещала беду. Солнце еще не показалось из-за горы, и в кухне горел свет. Возле двери стоял чемодан, а на столе – тарелка с яйцами. Фран вспомнила, что голодна как волк.

– Меня не будет какое-то время, – продолжал папа. – От недели до трех. Но не больше. Позаботься о летнем народе в мое отсутствие. В следующие выходные приедут Робертсы. Завтра или послезавтра занесешь им продукты. Будешь покупать молоко – проверяй срок годности. Застели все постели свежими простынями. Список дел по дому я оставил на холодильнике. В машине хватит бензина на разъезды.

– Погоди, – сказала Фран. Каждое слово причиняло боль. – Куда ты едешь?

Он сел на край кровати, потом что-то из-под себя вытащил – старую игрушку Фран, обезьянье яйцо.

– Ты же знаешь, я их не люблю. Ты бы убрала.

– Я тоже много чего не люблю, – парировала Фран. – Куда ты едешь?

– На молитвенное собрание в Майами. Нашел про него в интернете.

Он пододвинулся и положил ей руку на лоб, такую прохладную и ласковую, что она закрыла глаза.

– Ты уже не такая горячая. Джоанни меня подбросит, машину оставляю. Ты же знаешь, мне надо быть в мире с Господом.

Джоанни была вроде как его подружка, не постоянная.

– Я знаю, что тебе надо остаться дома и приглядывать за больной дочерью, – сказала Фран. – Ты, в конце концов, мой отец.