Рассказ слепого - Танидзаки Дзюнъитиро - Страница 18

Когда я услышал об этом, рухнула моя последняя надежда, я был вне себя от отчаяния, и горько мне было, и зло меня разбирало, но раз уж так получилось, раз надежда на спасение госпожи исчезла, мне осталось только сопровождать ее к Трем потокам в подземном царстве, чтобы вечно служить ей на том свете. Единственное, о чем я теперь молился, это стать зрячим в будущей жизни, чтобы любоваться ее прекрасным, как луна, ликом. Вит единственное, о чем я тогда мечтал, и смерть стала караться мне, напротив, даже желанной.

Потом князь Кацуиэ сказал:

– Как ни больно очутиться в таком безвыходном положении, горевать бесполезно. Давайте же проведем нашу последнюю ночь все вместе, веселясь и пируя, а наутро исчезнем вместе с рассветными облаками! – Он распорядился сделать приготовления к пиру, приказал слугам достать все оставшиеся бочонки сакэ, а также нагромоздить целые охапки сухой соломы на главной башне и в других важнейших помещениях замка. Пока шли эти приготовления, быстро наступил вечер. Враги несколько ослабили кольцо осады и отступили на дальнее расстояние – наверное, поняли, какой решимости преисполнены люди в замке.

– Ага, видите, недаром сторожевые огни противника горят теперь далеко! Хидэёси знает, что я не бросаю слов на ветер! – спокойно сказал наш князь, и голос его звучал как-то по-особому проникновенно.

Вечером, примерно в час Петуха, начался пир. Подали сакэ не только господам, но и на все сторожевые башни; князь распорядился, чтобы повара на кухне постарались на славу – угощение было редкостное, роскошное, повсюду в замке шел пир горой. В женских покоях, в большом зале, на возвышении, покрытом медвежьей шкурой, сидел сам князь, рядом с ним – госпожа и три ее дочери. Пониже расположились господа Бункасай, Яэмон-но-дзё, правитель Вакаса и другие, самые прославленные, заслуженные вассалы. Первую чарку князь передал госпоже. По его указанию, дамы свиты и все мы, слуги, тоже удостоились чести присутствовать и почтительно занимали места поблизости от господ. Все понимали, что собрались сегодня в последний раз, поэтому и сам князь, и все самураи облачились в парадные кафтаны и разноцветные доспехи, соперничая друг с другом роскошью и блеском мечей и остального убранства. Женщины тоже надели яркие кимоно, стараясь перещеголять друг друга нарядами, и самая прекрасная среди них была госпожа. Белила и румяна она наложила ярче обычного, густо умастила волосы ароматическим маслом. Мне рассказали, что под стать ее белой, как снег, коже на ней было белое кимоно узорного шелка с широким поясом из золотой парчи, а сверху наброшено одеяние из китайского атласа, затканного золотыми, серебряными и разноцветными нитями.

– Пить сакэ молча – радости мало, – сказал князь, когда чарка обошла круг. – Враги будут насмехаться над нами и, чего доброго, вообразят, будто мы совсем приуныли из-за того, что завтра расстанемся с жизнью… Давайте же, на удивление недругам, проведем этот вечер с песнями, плясками и прочими изящными развлечениями! – Не успел он это сказать, как на одной из башен раздались звуки веселой песни:

Затем послышались удары в барабанчик, отбивающий ритм, – очевидно, там кто-то уже плясал.

– Слышите, они нас опередили! Не будем же отставать! – сказал князь и сам, первый запел арию Ацумори:

Это была любимая ария покойного князя Нобунаги, он пел ее во время битвы при Окэхадзаме. когда одержал победу над господином Имагавой, ария эта считалась чуть ли не священной в семействе Ода.

Я слышал, как он пел громким, чистым голосом эту песню, и мне до боли ясно вспомнились времена, когда был еще жив повелитель всех этих мужественных, одетых в доспехи воинов. Слезы невольно выступали у меня на глазах при мысли о том, как быстротечно все в нашем мире, и сидящие в ряд самураи тоже увлажнили слезами рукава своих панцирей.

Затем господа Бункасай и Итиросай в свою очередь спели арии из театральных пьес, господин Вакадаю исполнил пляску, нашлись и другие господа, весьма искусные в пении и танцах. По мере того как снова и снова наполнялись чарки, каждый стремился в последний раз блеснуть своим мастерством. Ночь постепенно сгущалась, а в зале становилось все оживленнее, веселью не видно было конца. Но вот чей-то звучный голос запел: «Как ветка абрикосовых цветов…» – и весь зал невольно затаил дыхание, прислушиваясь к дивному пению, – пел Тёрокэн, монах-самурай. Господин этот, искусный во всех делах, на лютне и сямисэне тоже играл отлично, это нас сблизило, я был хорошо с ним знаком и давно уже восхищался также и его пением. Теперь я слушал, как он поет, – оказалось, он выбрал арию из пьесы «Дама Ян».

Это была хвала госпоже, ее красоте, я мог только так воспринимать эту песню, хотя господин Тёрокэн, конечно, не имел в виду ничего такого. Даже в этом миг, когда приближался наш смертный час, я все еще не мог смириться с мыслью, что сегодня вечером этот прекрасный цветок цветет в последний раз и неминуемо обречен увянуть… В это время господин Тёрокэн сказал:

– Слепой хорошо играет на сямпсэне. С разрешения госпожи, пусть он сыграет нам и споет! Вслед за тем послышался голос князя: