Питомка Лейла - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 9

— А ты еще ее не видел? — спросили Друцкого. — Ведь это диво явилось как раз в таборе Андрея, где тебя раньше можно было встретить.

— Нет, еще не видел, но горю нетерпением увидеть.

— А вот князь Андрей не разделяет наших восторгов, — указал хозяин дома на бывшего тут же молодого Гагарина, — он поклонник классического танца.

— Да, я не люблю разнузданной вакхической пляски и всякого дикого бесстыдства! — надменно улыбаясь, подтвердил слова хозяина Гагарин.

— Ни ведь вы ее не видали, Гагарин? — стараясь не выдать тревоги, спросил Друцкой. Он вспомнил рассказ Ипата Дурдакова о поступке Гагарина с Лейлой.

— Конечно, не видел и не стремлюсь увидеть! — ответил Гагарин.

— Напрасно! — опять заговорил хозяин дома. — Вы бы, князь, увидали прекрасный образец того, как вакханка соединяет в своем лице искусство с диким вдохновением… Эта Аршлания если-б ей дать школу, на мой взгляд, затмила-б не одну Тальони…

Поднялся шумный спор. Одни с Гагариным во главе старались высказать себя тонкими знатоками балетного искусства, тогда как другие, размахивая руками и роняя пепел сигар, горячо отстаивали искусство, близкое природе.

— Лучше всего решить нам спор так: поедемте сейчас к цыганам и посмотрим новое диво, — предложил Друцкой.

Так и поступили: послали за лошадьми и по засыпанным февральским снегом улицам Москвы помчались на тройках на край города…

В таборе Андрея гостей встретили шумной радостью. Цыганята с веселой болтовней выгружали из саней кульки с винами, закусками и фруктами. Гости, запорошенные снегом, в передней вылуплялись из шуб и проходили в зал, встречаемые низкими поклонами чавалов[9], перетянутых по поясу узкими ремешками. Везде горели свечи и масляные лампы. Дом закипел оживлением: такого пышного приезда блестящих гостей даже здесь не было давно. Начался пир. Явился хор цыганок и принялся величать гостей. Посыпалось золото в шапки цыган и в подставленные цыганками уголки шалей.

На вопрос Друцкого о Лейле цыган Андрей ответил недоуменно:

— Не знаю, князь, о ком ты говоришь! — и поспешно ускользнул от дальнейших объяснений.

Цыганки пели и плясали. Но гости все это видали и слыхали много раз, им прискучили знакомые напевы. Андрея спрашивали, а где-ж та новая певица и танцовщица Аршлания? Цыган посмеивался и шептал:

— Капризничает, что твоя примадонна, но явится непременно…

Гагарин рассеяно зевал и с нескрытым пренебрежением поглядывал на то, как цыганки перебирают ногами, поводят бедрами и трепещут плечами под вскрики певцов…

Гости уже собрались уезжать, как Андрей объявил, что Аршлания явится сейчас. Хор примолк. Гитаристы перестали тренькать, настроив струны. Все отодвинулись к стенам. Хор грянул новую еще в Москве встречную песню, и из-за откинутого рукой Андрея ковра, скрывающего дверь, явилась Аршлания. Она была одета необычно. Все цыгане в хору носили черные платья и шали на плечах. Аршлания явилась в наряде испанской гитаны — узкий вырез пурпурного ее платья мысом почти доходил до талии, короткая юбка, облегая бедра, обрамляла колена широким пышным воланом. Ноги Аршлании были босы. Через плечо перекинута простая черная шаль. Лицо Аршлании было бледно, глаза ее мрачно блестели, а губы змеились веселой улыбкой.

Плясунья вошла в зал, ни на кого не глядя, слегка закинув голову назад, и вдруг шаль, скользнув с плеч, упала к ее ногам на пол. Друцкой опередил Гагарина, кинувшись поднять черную шаль; набрасывая ее на плечи Аршлании. Он заглянул ей в глаза, не узнавая. Цыганка равнодушно приняла услугу Друцкого и не повела даже бровью на его растерянный взгляд.

«Да нет, это совсем не Лейла», думал Друцкой, следя за цыганкою неотрывным взором…

Не менее, чем Друцкой, появлением Аршлании был поражен Гагарин. Этот увидел в движениях цыганки что-то маняще-знакомое, хотя был уверен, что видит ее в первый раз…

Плясунья остановилась середь круга, образованного хором и гостями, и, обведя всех взором, вскрикнула, всплеснув руками. Песня участилась. Пляска началась. Описать ее словами — это было бы то же, если бы скульптор, будь он сам Пракситель, вздумал бы из камня изваять игру хрустального бокала, только что налитого шампанским шипучим вином!..

Гости пришли в полное восхищение, криками и хлопаньем в ладоши они призывали Аршланию. Кончив пляску, цыганка вихрем унеслась из зала и не появлялась долго на крики восторженных ценителей ее искусства. Когда же возвратилась, то была, как и все, и глухом черном платье, с той же черной шалью на плечах. Со всех сторон к Аршлании тянулись бокалы. В расставленный ею привычным жестом цыганки угол шали лился потоками дождь империалов. Цыганка всем улыбалась, каждого благодарила, обходя зал кругом… Друцкой и Гагарин стояли рядом. Аршлания остановилась перед ними, посмотрела каждому по очереди в глаза и тихо сказала, вернее, нежно пропела в лицо Гагарину:

— О пниляш дьянба!

И потом сурово и резко бросила Друцкому:

— Миро ча парна товаде![10]

Краска бросилась в лицо Друцкому — он уверился, что это Лейла. И она помнит его!

Гагарин совсем не знал цыганских слов.

— Что она сказала? — перебил он Друцкого. — Ради создателя…

Друцкой рассмеялся, пожал плечами и ответил:

— Я не могу этого повторить вам в глаза. Гагарин!

— Да почему же?

— Попросите, чтобы объяснил вам кто-нибудь другой…

Взгляды молодых людей на мгновенье скрестились, и внезапно рожденная взаимная ненависть осветила их лица. Друцкой отвернулся от Гагарина и отошел.

Пир продолжался. Плясунью Аршу поклонники окружали тесной толпой. Ей выражали восторги и страсть по-русски, она отвечала всем на цыганском наречии, словами незнакомыми и тем, кто пытался с нею говорить на перенятом у московских цыган говоре, — Арша тогда мотала головой и отвечала:

— Ме на дшанау! Ме на шупеле![11]

— Я где-то видел тебя, прекращая Аршлания! — сказал цыганке Гагарин.

— Ме на шупеле! — ответила она.

Когда на заре гости покидали табор, Гагарин опять спросил, уже на улице, прощаясь:

— Друцкой, скажите, что значат те ласковые, милые снова… Их никто, кроме вас, не расслышал.

— Я тоже не расслышал.

— Тогда, что так гневно сказала вам?

— Она сказала: о мой верный белый голубь!

— Что это значит? Ведь ни я, ни вы никогда ее не встречали раньше…

— Кто их знает! — небрежно бросил Друцкой. — Это фараоново племя всегда старается поразить наше воображение….

Они расстались, чтобы в следующую ночь встретиться тут же, в таборе цыган. В этот раз Аршланию не удалось выманить ничем. Друцкой и Гагарин опять вместе покинули табор. Удерживая руку Друцкого, Гагарин спросил снова:

— Вы совсем в ту ночь не расслыхали, что она мне сказала?

— Боюсь, что я расслышал плохо.

— Все-таки скажите…

— Она промолвила, как мне послышалось… — Друцкой пробормотал что-то невнятное…

— Что вы говорите, сударь? — воскликнул Гагарин, пораженный.

— То, что вы добивались услышать. Прощайте!..

Московским сплетницам явилась новая тема для пересудов. Вся Москва заговорила о соперничестве Гагарина и Друцкого из-за какой-то цыганки. Смеясь, говорили, что оба мальчика бесятся, встречаясь то у ювелира на Кузнецком, которому привезли из Антверпена чудесные серьги, то у ростовщика Андроиди на Неглинной, то у грека Михетиса на Варварке, у которого в лавке пестрая шаль, — грек за нее просит вторую зиму пятьдесят тысяч рублей ассигнациями. Никто и мог купить этой шали, и все считали вздорной цену, хотя, надо признаться, шаль была хороша, и ее краски, что говорится, пели! Друцкой с Гагариным надавали хитрому греку уже семьдесят тысяч. Приходил один из баричей и соглашался дать цену, которую вчера, услышав от грека, ушел, хлопнув дверью другой. Михелис с ужимкой объявил, что уже сегодня был другой и давал на пять тысяч больше.