А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. Том 2 - Соболевский С. А. - Страница 24

Рожденья

И вот багряную рукою

Заря от утренних долин

Выводит с солнцем за собою

Веселый праздник именин[280

].

Настал желанный день. Мне минуло, увы, 21 год. Еще когда я одевалась, я получила несколько подарков, а именно герой прислал мне китайское зеленое вышитое шелком одеяло. Я сошла вниз. Все поздравляли меня, я благодарила. Смеялась, шутила и была очень весела. Поехали к обедне, и возвратясь, сей час пошли одеваться. Накануне еще он говорил мне, что ему неприятна мысль быть в таком большом обществе, и просил, чтоб я его не примечала во весь тот день и не вызывала на поприще.Хотел даже уехать, но я ему объявила что рассержусь. Возвращаясь из церкви, лишь только что показались мы на мосту, как увидела я его бегущего к нам, он дожидался нас, сидя на маленькой крепости, и поспешил вынуть меня из коляски. «Я совсем соскучился без вас, как долго вы там были. — Право? А я думала, что вам не может быть скучно в таком милом обществе», — сказала я, смеясь хитро и посмотрев на Магу, которая тут была и про красоту коей он мне часто говорил. Ответ его был взгляд, которой, казалось, обвинил меня. Сошедши вниз и одевшись со вкусом, я нашла его одного. Он, смеючись, посмотрел на мое одеяние и сказал, что я очень разфрантилась (его термин), я спросила, где тетушки мои[281

]. «Они в саду. — Так я пойду искать их. — Я могу следовать за вами». Я замешкала ответом. «Но вспомните, что я весь день не буду говорить с вами». Я согласилась, и мы пошли. «Я буду наблюдать за вами, — сказал он. — Да, я вам это позволяю, и я то же буду делать и заставлять вас входить во все игры и весельи. — Анна Алексеевна! — был умоляющий ответ — Да хоть как ни просите, но оно так будет, и я вас прошу не форсить, я этого не люблю». Он обещался быть послушным и милым. В конце сада нашла я тетушек: мы возвратились домой и понемногу стали приезжать гости. Мы сели за стол. Пушкин, Сергей Галицын, Глинка, Зубовы[282

] и прочие приехали. Меня за обедом все поздравляли, я краснела, благодарила и была в замешательстве. Наконец стали играть в Барры. Хорунжий[283

] в первый раз играл в них. Его отрядили наши неприятели, в партии коих он находился, чтоб он освободил пленных, — сделанных нами. Он зашел за клумбу и, непримечен никем, подошел к пленному дураку Наумову[284

] (влюбленному в Зубову) и освободил его. Увидя это, я то же решилась сделать. Прошла через дом, подошла на цыпочках и тронула Урусова[285

], все закричали «виктоire» <sic> («победа»). Наконец мы переменили игру. Потом стали петь. Часто поглядывал он на меня, и тогда я подошла к нему и сказала: «Ну, что — каково?» Он отвечал: «Чудесно». Наконец все разъехались дамы, остались одни мущины: мы сели ужинать за особливый стол, и тут пошла возня: всякий пел свою песню или представлял какого-нибудь животного, потом заняла нас игра жидовской школы и наконец всякий занялся своим соседом. Гали<цын> Рябчик[286

] сидел возле меня и сказал мне: «Я в восхищении от Козака». Да, сегодня он всем вскружил голову «Но какая прелестная искренность (я стала пристальнее слушать), видно в нем сына природы! Вообразите, как подарил он меня, он мне сказал: «Не знаю, почему, но я к вам имею доверенность». Он проговорился, подумала я, и покраснела от страха и досады. Сердце все время не было у меня спокойно, пока были тут гости: они уехали поздно, он пошел провожать их, а мне, как ни хотелось спать, но я дождалась его прихода и, подошед к нему, сказала: «Боже мой, не проговорились ли вы, вот что сказал мне Рябчик. — Уверяю вас, что я ничего не говорил ему. — И так я спокойна, пожалуйста, берегитесь, я никому из них не доверяю и все боюсь за вас». Он быстро посмотрел на меня и отошел в сторону, сел и закрыл лицо руками. Я подошла к нему. «Вы сердиты?» — спросила я. Он поднял голову, слезы блистали в его глазах, он с усилием вымолвил: «Нет. — Ежели обидела вас, то прошу извинения, но это от одного участия. — Ах Боже, вы не понимаете меня». И через несколько минут мы простились. На другой день, когда несносной фразер Львов пошел со мной с Магу гулять. Хорунжий подошел ко мне. Львов подошел к Маминьке, чтобы сказать ей какой-то сантиментальной вздор об сажаемых ею цветах. «Не стыдно ли вам было сердиться на меня вчера. — Ах, А<нна> А<лексеевна>, вы тогда, меня не поняли, я сердился на вас? Боже мой, я слишком чувствовал, не мог найти слов изъяснить мысли мои, ваши слова дошли до глубины сердца!..» Но вдруг, остановившись, вскричал: «Дурак, сказал это всем, никогда не хотел признаться». Я покраснела, не продолжая разговора, пошла домой.

<Среда> 20 марта <1829>;

Сколько месяцев пролетело, сколько радостных и горестных событий произошло за то время, что я не раскрывала этих страниц! Я ездила в Москву, вновь повидала сестру и вот я снова у своего очага. Но боже, какая перемена свершилась во мне! Я больше не смеюсь, не шучу, и мне самой уже непонятно, как могла я в прошлом году оживлять целое общество, а в Москве поддерживать то игривый, то серьезный разговор. Мой характер страшно изменился. Я этому сама дивлюсь. Один единственный предмет, одна единственная мысль занимает меня. Но скорблю я не о себе, а о милой моей Алине[287

] и об Ольге[288

], чье поведение было невообразимо. Что же касается первой, то, влекомая роком, она допустила безрассудный поступок, разрушивший все иллюзии, которые я питала относительно совершенства ее натуры.

Увы! Боже милосердный, от чего зависит добрая репутация и доля женская!

Оставя Петерб<ург>, я уверена была, что Киселев меня любит и все еще думаю, что он, как Онегин «Я верно б, кроме вас одной. Невесты не искал иной».[289

] Но к щастью, не тот резон он бы мне дал, а тот, что имение его не позволяет в расстроенном его положении помышлять об супружестве, но все равно я в него не влюблена и, по счастью, ни в кого, и потому люблю просто его общество и перестала прочить его в женихи себе. И так, баста. Приезд мой в Москву и пребывание там было только приятно, потому что я видела сестру, счастливую как нельзя более: Gregoire — ангел.[290

] Таких людей найти невозможно, я все время почти жила с нею и приезжала домой ночевать, иногда выезжала по балам, но веселья мало находила, познакомилась с Баратынским[291

] и восхитила его и Гурко[292

] своею любезностью. Ого, ого, ого.

<...>

<Пятница> 17 мая. <1829>; <...>; Я обречена, мне кажется, быть одной и проводить жизнь, не занимая собою никого. Без цели, без желаний, без надежд. Кажется даже не пройти жизнь мою: все планы, что я делала, все рушились до сих пор без успеха. Надежды, как легкий пар, изчезли, от любви остались одни воспоминания, от дружбы, одни regrets (сожаления). Теперь «За днем проходит день, следов не оставляет, былое все в голове, будущее покрыто Тьмою». Я перестаю желать, я пересталаделать планы. Беды не минуешь, пусть сердце приучается все забывать, пусть как камень холодной не чувствует радостей земных, чтоб горе не имело также над ним влияния. Кто подумал бы, прочитав эти строки, что та, которая их пишет, почти всегда весела в гостиной; что улыбка на лице, когда горе в сердце, и что душу теснит и слезы на глазах, когда говорю я вздор и весела как соловей. <...>

<Среда> 21 Августа <1829>. <...> Сюда приехал Хозрев Мирза[293

], Сын Абас Мирзы, было 10 большое, представление[294

]. Он молод и довольно хорош[295

]. Потоцкий дал бал 17[296

], мы поехали в пятницу в город, чтобы быть у него. Мое платье было чудесное: белое, дымковое, рисованные цветы, а на голове натуральная зелень и деланные цветы; я очень к лицу была одета. Поехала, там познакомилась с гр<афиней> Фикельмон, урожденной Хитровой[297