Похвала тени - Танидзаки Дзюнъитиро - Страница 15

Выслушав Кэйтаро, Каидзима предложил следующее: товары, поступающие на «рынок», очень разнообразны. Кэйтаро перечислил двадцать с лишним предметов. А именно: писчую бумагу, записные книжки, альбомы, художественные открытки, фотопленку, батат, европейские сладости, молоко, лимонад, всевозможные фрукты, детские журналы, сказки, акварельные краски, цветные карандаши, игрушки, дзори, тэта, веера, медали, кошельки, ножики, авторучки. Таким образом, в оборот включался обширный ассортимент, на «рынке» можно было найти все, что угодно.

Как сын учителя, Кэйтаро пользовался особым покровительством Нумакуры и поэтому не испытывал нужды в деньгах. Возможно, Нумакура, зная о тяжелом положении семьи Каидзимы, по-рыцарски хотел выручить его сына. В кармане у Кэйтаро всегда имелось около миллиона иен, то есть он обладал капиталом наравне с «министрами». По его словам, кроме цветных карандашей и сладостей, по поводу которых его допрашивала бабушка, он приобрел много разных вещей.

И все-таки Нумакура, уверенный во всех своих начинаниях, боялся, как бы учитель не узнал об этих деньгах.

Все договорились не вынимать деньги из кармана при учителе, следить, чтобы не проговориться. Нарушитель этого уговора будет сурово наказан согласно «закону». Как учительский сын, Кэйтаро все время находился под подозрением и поэтому очень нервничал. И вот сегодня вечером он проговорился, не стерпев, что его обвинили в воровстве. Он долго молчал, а потом плакал, потому что боится Нумакуру…

– Не из-за чего плакать! Как не стыдно! Пусть только посмеет мучить тебя – он у меня получит! Вот уж поистине нелепая игра! Не возражай! Завтра получите нагоняй! Не бойся, я не скажу, что ты проговорился…

Кэйтаро разревелся что было мочи:

– Все и так подозревают меня! Наверное, шпионы и сейчас подслушивают возле дома!

Каидзима некоторое время ошеломленно молчал. Завтра, вызвав Нумакуру, он сделает ему выговор. Но с какой стороны взяться за это дело? Какие меры принять? Он был так удивлен и возмущен услышанным, что не мог спокойно собраться с мыслями.

В конце осени у жены Каидзимы открылось кровохарканье, и она окончательно слегла. Казалось, она больше не встанет. С наступлением холодов у матери участились тяжелые приступы астмы. Очевидно, сухой горный воздух города М. оказался губительным для обеих женщин. Лежа рядом в проходной комнатушке, они попеременно захлебывались кашлем.

Все хозяйство легло теперь на плечи старшей девочки, первый год учившейся в школе второй ступени. Она вставала затемно, разводила огонь в очаге, ставила у изголовья больных столик с едой, одевала братьев и, наконец наскоро вытерев потрескавшиеся, все в цыпках руки, бежала в школу. В полдень, в большую перемену, она снова прибегала домой и наскоро готовила обед. А после обеда надо было стирать и менять пеленки младенцу.

Не в силах смотреть на это, отец как мог помогал дочери: черпал воду из колодца, убирал комнаты, стряпал на кухне.

Казалось, несчастьям, свалившимся на семью, не будет конца. «Чего доброго, я и сам заразился туберкулезом, – часто ловил себя на мысли Каидзима. – И дети тоже. Ну и ладно, умрем все вместе». В последнее время его тревожило, что Кэйтаро иногда потел по ночам и часто покашливал.

Бесконечные несчастья сделали Каидзиму раздражительным, на уроках он часто отчитывал учеников. Малейший пустяк выводил его из себя, нервы были напряжены до предела, кровь внезапно приливала к голове. Во время урока он не раз готов был, не помня себя, выбежать из класса.

В одну из таких минут он заметил, как кто-то из учеников вынул из кармана злополучную ассигнацию.

– Я уже порицал вас за это, а вы опять за свое! – с криком набросился он на ученика и вдруг почувствовал, как бешено застучало сердце, закружилась голова. Он едва не упал.

Ребята во главе с Нумакурой теперь дружно изводили его.

С Кэйтаро никто не дружил – очевидно, из-за отца. В последнее время никто не хотел с ним играть, и, вернувшись из школы, он целыми днями слонялся без дела по тесному дому.

…Это случилось в конце ноября, в воскресный полдень. Ребенок, лежавший на руках у исхудавшей жены Каидзимы, которая не расставалась с ним, несмотря на то что уже несколько дней у нее был жар, начал хныкать и, наконец, раскричался как резаный.

– Не надо плакать! Ну, ну, хороший мой, не плачь! Бай-бай, бай-бай! – Усталый, бесцветный голос жены, как бы в забытьи повторявшей эти слова, постепенно совсем умолк. Слышался только пронзительный крик ребенка.

Каидзиме, сидевшему за письменным столом в соседней комнатушке, казалось, что от этого крика дрожат сёдзи, звенит в ушах. Стены комнаты плыли у него перед глазами, голова кружилась. Но он решил терпеть и не вставать из-за стола.

«Ну что ж, плачь, плачь… Придется ждать, пока сам не перестанешь!» – как сговорившись, думали, казалось, и отец, и мать, и бабка, махнув на все рукой. Сегодня утром выяснилось, что в доме не осталось ни капли молока, которого должно было хватить еще на несколько дней. Но троих взрослых тяготило не только это. Во всем доме не осталось ни сэна, чтобы дожить до послезавтра – до дня получки. Все трое молчали, щадя друг друга, боясь даже обмолвиться об этом.

Как всегда в этих случаях, старшая девочка приготовила подслащенную воду и, сварив рисовую кашицу, попыталась накормить ребенка. Но тот почему-то не хотел принимать эту пищу и только кричал еще пронзительнее. Слушая этот крик, Каидзима чувствовал, что тоска сменяется у него острым желанием взять младенца и уйти с ним куда глаза глядят.

Голова все кружилась, ему казалось, что пол уплывает у него из-под ног. Незаметно для себя он поднялся из-за стола и стал нервно ходить из конца в конец комнаты.

«Конечно, я уже сильно задолжал в лавке – ну и что из того?.. Сын хозяина – мой ученик. Если я попрошу дать мне молоко в долг, он, конечно, скажет: „Пожалуйста, заплатите в любое удобное для вас время!“ Ничего позорного в такой просьбе нет. Я слишком деликатничаю, это никуда не годится!» Беспрестанно твердя про себя эту внезапно пришедшую ему в голову мысль, он все кружил и кружил по комнате.

К вечеру Каидзима вышел из дому и направился к лавке виноторговца Найто. Один из продавцов магазина, стоявший у дверей, любезно поздоровался, и Каидзима, замедлив шаг, с улыбкой ответил на приветствие. Позади кассы, на полке среди консервов и винных бутылок, он заметил несколько банок с молоком, но с безразличным видом прошел мимо и направился к дому.

– Уа-уа! – уже издали слышался плач ребенка. Каидзима, вздрогнув, повернул обратно, на этот раз сам не зная куда.

Ветер с гор, предвестник близкой зимы, со свистом гнал вдоль шоссе холодные потоки воздуха. В парке, раскинувшемся вдоль реки, в укромном уголке под дамбой несколько ребят играли в какую-то игру.

– Нет, нет, Найто-кун! Зачем хитришь? Так дело не пойдет! Осталось всего три бутылки. Заплатишь по сто иен – забирай.

– Дорого!

– Разве это дорого? Скажи, Нумакура-сан!

– Верно! Найто хитрит. По дешевке хочет купить – ничего у него не выйдет! Нечего торговаться. Покупаешь, так не торгуйся! – слышались детские голоса.

Каидзима остановился:

– Что вы там делаете?

Ребята хотели было разбежаться, но Каидзима стоял слишком близко, и скрыться было невозможно.

«Раз попались, делать нечего! Пусть влетит!» – явственно читалось на лице Нумакуры.

– Ну что, Нумакура? Примете меня в свою компанию? Что продается на вашем рынке? Может быть, поделитесь с учителем деньгами и поиграем вместе?

Каидзима улыбался, но глаза были зловеще налиты кровью. Никогда раньше дети не видели таким своего учителя.

– Ну что, давайте играть? Не бойтесь! С сегодняшнего дня я тоже становлюсь вассалом Нумакуры!

Нумакура испуганно, с растерянным видом отступил на несколько шагов, но, быстро придя в себя, подошел к Каидзиме. Выждав паузу, он с важностью школьного вожака покровительственным тоном произнес: