Мальчик на вершине горы - Бойн Джон - Страница 16

Выйдя из комнаты, Пьеро огляделся, разыскивая Беатрис, но нигде той не увидел. Он громко выкрикнул ее имя, и она мгновенно выскочила из главной гостиной.

– Петер, – воскликнула она, – никогда так не делай! Здесь нельзя ни кричать, ни бегать. Хозяин терпеть не может шума.

– Зато сам-то пошуметь не прочь. – Эмма появилась из кухни, вытирая мокрые руки полотенцем. – Всегда рад устроить скандал, по любому поводу, нет разве? Чуть чего не по нем, орет во всю глотку, как только башка у него не отваливается.

Беатрис резко развернулась и уставилась на кухарку с ужасом, будто та обезумела.

– Твой злосчастный язык когда-нибудь доведет тебя до беды.

– А ты тут не главнее меня, – ответила Эмма, ткнув в сторону Беатрис пальцем. – Поэтому нечего командовать. Кухарка и экономка на одном положении.

– Я вовсе не пытаюсь тобой командовать, Эмма, – устало произнесла Беатрис; сразу было ясно, что подобный разговор между ними не впервые. – Я просто хочу, чтобы ты поняла, насколько опасны твои речи. Думай что хочешь, но вслух не высказывай. Неужели я здесь единственный здравомыслящий человек?

– А я чего думаю, то и говорю, – отрубила Эмма. – Всегда была прямая и впредь тоже буду.

– Прекрасно. Тогда попробуй заявить что-нибудь такое хозяину – и посмотришь, что выйдет.

Эмма фыркнула, но по выражению ее лица Пьеро понял, что она этого никогда не сделает. Он встревожился. Хозяин, очевидно, человек очень страшный, его все боятся. Но одновременно – очень добрый, потому что взял Пьеро к себе в дом. Одно с другим не вязалось совершенно.

– А где мальчик? – спросила Эмма, оглядываясь.

– Я тут, – отозвался Пьеро.

– Ах да. Тут. Вечно я не могу тебя найти, когда ты мне нужен. Это все потому, что ты очень маленький. Не пора ли бы уже подрасти, а?

– Эмма, оставь его в покое, – сказала Беатрис.

– А я что, я ничего. Но только маленький он, и все. Прям как эти… – она постучала себя по лбу, припоминая слово, – ну, эти, крохотульки, что из книжки?

– Какие крохотульки? – не поняла Беатрис. – Из какой книжки?

– Да знаешь ты! – настаивала Эмма. – Мужчина попадает на остров, и он рядом с ними все одно что великан, и они его связывают и…

– Лилипуты, – подсказал Пьеро. – Это из «Путешествий Гулливера».

Обе женщины удивленно на него посмотрели.

– Откуда ты знаешь? – поинтересовалась Беатрис.

Он пожал плечами:

– Читал. У моего друга Анш… – Пьеро поправился: – У мальчика, который в Париже жил под нами, была книжка. И в приюте в библиотеке тоже была.

– Нечего ученость показывать, – отмахнулась Эмма. – Помнишь, я говорила, что у меня, глядишь, и найдется для тебя работенка? Ну так и нашлась. Ты не брезгливый, нет?

Пьеро взглянул на тетю: может, он нужен ей? Но Беатрис забрала у него кофту и велела идти с Эммой. На кухне его так и окатили волны изумительных ароматов; пироги пеклись с раннего утра – пахло сдобой, ванилью, фруктами. Пьеро с воодушевлением посмотрел на стол, где на блюдах под полотенцами таились чудесные сокровища.

– Глазки и ручонки прочь, – предупредила Эмма. – Если чего-то недосчитаюсь, берегись. Помни, Петер, у меня все под надзором. – Они вышли на задний двор. Пьеро с интересом оглядывался. – Видишь, вон там? – Она показала на клеть с курами.

– Да.

– Глянь хорошенько и скажи, какие две самые жирные?

Пьеро подошел поближе и внимательно изучил птиц. В клети их было больше дюжины; одни стояли смирно, другие жались к задней стенке, прячась за товарками, третьи что-то клевали.

– Вот эта. – Мальчик показал подбородком на рыжую, сидевшую неподвижно и казавшуюся, насколько это возможно для курицы, глубоко разочарованной в жизни. – И эта, – ткнул он пальцем в пеструшку, которая носилась как сумасшедшая, расталкивая остальных.

– Ладненько. – Эмма отпихнула Пьеро локтем, потянулась и открыла крышку клети. Куры оглушительно раскудахтались, но Эмма быстро сунула руки внутрь, за лапы извлекла птиц, выбранных Пьеро, и выпрямилась: в каждой руке по курице. – Закрой. – Эмма кивнула на клеть.

Пьеро подчинился.

– Отлично. А теперь пойдем вон туда. Этим, что остались, наше представление глядеть нечего.

Пьеро вслед за кухаркой поторопился за угол, гадая, что же она затеяла. Наконец-то здесь происходит что-то интересное! Они, наверное, сейчас будут играть или, может, устроят куриные бега и выберут самую быструю.

– Держи крепче. – Эмма передала Пьеро птицу посмирнее.

Он неохотно взял ее и отвел вытянутую руку как можно дальше от себя. Рыжая непрерывно крутила головой, пытаясь посмотреть на него, но он изворачивался, чтобы она его не клюнула.

– И что теперь? – спросил Пьеро, наблюдая, как Эмма укладывает пеструшку на бок на высоком пне и удерживает ее в таком положении.

– А вот что, – сказала кухарка, свободной рукой схватила откуда-то снизу топорик и быстро, ловко рубанула по куриной шее. И отпустила. Безголовое тело свалилось на землю и бешено забегало кругами, но мало-помалу угомонилось и рухнуло замертво.

Пьеро в ужасе взирал на это, и внезапно перед его глазами все стремительно завертелось. Он схватился было за пень, чтобы сохранить равновесие, но рука попала в лужу крови, Пьеро завопил и, падая, выпустил рыжую – а та, став свидетельницей безвременной кончины подруги, приняла разумное решение немедленно мчаться назад в курятник.

– Вставай, Петер, – сказала Эмма, решительно устремляясь за сбежавшей курицей. – Вот приедет хозяин, увидит, как ты валяешься, и тогда сам тебе кишки бантиками завяжет.

Из клети неслась немыслимая какофония. Беглянка в панике пыталась залезть внутрь, подруги, глядя на нее, верещали, но поделать, разумеется, ничего не могли. Не успела птица опомниться, как Эмма опять сцапала ее за лапы и отнесла на пень, где несчастная в следующий миг и встретила свою злую судьбу. Пьеро будто окаменел и не мог отвести глаза; к горлу подкатывала тошнота.

– Эй, смотри у меня! Ежели тебя вырвет и ты мне попортишь эту курицу, – пригрозила Эмма, размахивая топориком, – то будешь следующим. Понял?

Пьеро с трудом встал, глянул на сцену побоища – две куриные головы в траве, россыпь кровавых брызг на фартуке Эммы – и кинулся в дом. Он захлопнул за собой входную дверь, пронесся сквозь кухню и спрятался в своей комнате, но и оттуда слышал и хохот кухарки, и птичий гвалт, и скоро все звуки слились воедино – в один общий гул ночного кошмара.

Пьеро почти целый час лежал на кровати и писал Аншелю о том, чему стал свидетелем. Он, конечно, сотни раз замечал в окнах мясных лавок безголовых кур, подвешенных за лапки, а если у мамы случалась чуточка лишних денег, она приносила куриную тушку домой, ощипывала ее, сидя за кухонным столом, и говорила, что теперь, если расходовать разумно, ужина хватит на всю неделю. Но никогда прежде Пьеро не видел, как кур убивают.

Понятно, что кто-то должен это делать, урезонивал он себя. Но все равно не мог смириться с жестокостью. Сколько он себя помнил, ему было ненавистно насилие, он всегда инстинктивно избегал конфронтаций. В школе в Париже некоторые мальчики дрались по любому, самому ничтожному, поводу, и им это явно нравилось. Когда двое, сжав кулаки, становились лицом к лицу и впивались друг в друга устрашающими взглядами, остальные теснились вокруг, загораживали поле боя от учителей и яростно подначивали дерущихся, но Пьеро не любил смотреть на драки и не понимал, почему кому-то доставляет удовольствие причинять боль другим людям.

Или курам, написал он Аншелю.

Но он оставил без ответа то, о чем писал сам Аншель. Жизнь в Париже для таких мальчиков, как он, становилась все опаснее; в булочной мсье Голдблума выбили окна и краской намалевали во всю дверь Жид! И на улице теперь, если навстречу шел нееврей, Аншель должен был сойти с тротуара и ждать в сточной канаве, когда дорога освободится. Все это Пьеро проигнорировал, потому что ему было больно от мысли, что его друга унижают и обижают.