Ищите связь... - Архипенко Владимир Кузьмич - Страница 24

Хотя Петербурга Думанов совсем не знал, однако, проинструктированный накануне Шуркановым, нашел нужную ему улицу и дом без труда. Дом был четырехэтажный, с облупленным фасадом и единственным подъездом. Перед тем как войти в него, он по привычке подпольщика оглянулся и увидел идущих следом двоих людей. Что-то в их обличье мгновенно насторожило его. Лучше пока пройти мимо подъезда и, только убедившись, что это не слежка, вернуться сюда снова. Он пошел вперед, не ускоряя шага. Наверное, подумал Думанов, это все же не филеры, уж слишком открыто они шли за ним. Но тут из-за угла, к которому он направлялся, вышли еще двое, чем-то похожие на тех, что были сзади, не спеша двинулись навстречу ему.

И тогда сердце у него захолонуло — это уже было похоже на ловушку. На узкой безлюдной и незнакомой улице деваться ему было просто некуда.

В это мгновение Думанов поравнялся с подворотней и остро ощутил, что, может быть, именно здесь единственный для него шанс спастись. Не раздумывая, стремительно кинулся в подворотню, выскочил во двор. И тут под ноги ему кинулся человек. Думанов перелетел через него, попытался вскочить, но на него уже навалился, подмял под себя здоровенный дворник.

Думанов не отличался силой, но сейчас, пронизанный отчаянием, злостью, рывком подтянул колени и рванулся так резко, что дворник на мгновение ослабил медвежью хватку. Невероятным усилием Тимофей стряхнул его с себя, ударил ногой в живот, вскакивая, успел увернуться от наседавшего филера, который только что сбил его с ног, и метнулся к каменному высокому забору. За ним уже бежали, топали сапогами влетевшие с улицы преследователи. У забора Думанов напружился, подпрыгнул, успел ухватиться за верх, но руки соскальзывали, и ему никак не удавалось подтянуться.

А преследователи уже подскочили, вцепились в ноги, стащили его на землю, навалились. Думанов еще раз отчаянно рванулся, приподнял их, но на большее уже не было сил, и он обмяк, ткнулся лицом в холодную землю, обессиленно затих.

Филеры подняли его, крепко держа за руки, потащили на улицу. Там уже ждал подкативший к арке закрытый тюремный экипаж, куда его грубо втолкнули. Да, вся эта операция была тщательно продумана. Экипаж долго колесил по петербургским улицам. Когда его снова вывели, он заметил неподалеку очертания колокольни с острым шпилем и понял, что привезли его в Петропавловскую крепость.

В небольшом помещении, куда его сначала привели, начались знакомые тюремные формальности — его тщательно обыскали, отобрали все карманные вещи, сфотографировали в профиль и анфас, потом, макая поочередно пальцы в черную краску, сделали оттиски на специальном бланке. Он механически выполнял все распоряжения, но мысли были заняты другим — что могло случиться и что могут знать о нем в охранке?

После выполнения всех процедур Думанова отвели в соседнюю комнату, где стояли ничем не покрытый деревянный стол и два табурета. Здесь его оставили одного, но через несколько минут вошел высокого роста и плотного сложения человек. У него было одутловатое лицо, большие навыкате глаза, глядевшие живо и, пожалуй, даже весело.

Вошедший сел за стол, предложил сесть Думанову, достал из кармана коробку папирос, протянул арестованному. На мгновение Тимофей поколебался, но потом все те закурил. А человек пододвинул к нему блюдечко, заменявшее пепельницу, спросил небрежно:

— Надеюсь, ты понимаешь, почему тебя арестовали?

— Не имею понятия! — ответил Думанов. — Ошибка, наверное.

— Ах, вот как…

— И к тому же на каком основании меня называют на «ты»?

— Ух, ты какой, голубчик, — человек за столом присвистнул. — Не желаешь, стало быть, фамильярности. А на каком, собственно, основании не желаешь? Людям твоего сословия отродясь «тыкали», а к тому же я статский генерал, между прочим… Но опять же, между прочим, это никакого отношения к делу не имеет… Ладно, в интересах того же дела, которому служат отнюдь не одни бурбоны, могу просьбу уважить. Итак, возвращаюсь к вопросу: вы понимаете, почему вас арестовали?

— Нет, не имею понятия! — теми же словами ответил Думанов.

— Что же, придется объяснить. Мудрец в древности очень метко заметил, что тайна, в которую посвящено более одного человека, перестает быть тайной. От этого изречения мы и будем танцевать. Представим себе такую ситуацию: в один город из другого города прибывает человек, которому нужно связаться с кем-то, объясняет ему причины срочности встречи. Тайна уже становится достоянием троих. А затем она переходит как бы по цепочке — к четвертому, пятому, шестому… Одно звено цепочки — это наш человек. От него сведения попадают ко мне… Ну как, теперь разумеете, в чем дело?

— Пока не очень, — ответил Думанов, хотя из рассказа все стало предельно ясным — в каком-то звене сведения просочились к провокатору.

Правда, охранка могла узнать о причине его приезда лишь в общих чертах. Деталей она знать никак не могла. Значит, надо выстоять.

Полный чиновник, словно угадав его мысли, развел руками, с улыбкой сказал:

— Только, ради всевышнего, вы уж нас за дилетантов, то бишь за любителей, не считайте. У нас здесь специалисты работают… Вот представьте себе: узнаём мы о приезде гонца из Гельсингфорса в Петербургский комитет, везет он вести о восстании на кораблях, но его неожиданно хватают. Он надеется, что полиция всего не знает, начинает юлить, скрывает все. Но ведь лишнее это. Подумайте, голубчик, о такой ситуации: мы уже несколько месяцев ведем слежку в Гельсингфорсе, заметьте — и за вами, и за вашими товарищами. Узнаём, что готовится серьезное выступление, а потому усиливаем наблюдение опять же за вами и за вашими товарищами, ну, например, за Тайми…

Чиновник бросил в блюдечко окурок, молча закурил вторую папиросу. Молчал и Думанов, хотя мысли его лихорадочно метались. Выходит — имя Тайми им известно. А может быть, и других? Но кого именно? Неужто всех? Но если это так, то почему его схватили, не дав связаться с членами Петербургского комитета? Им же выгоднее было его проследить… Ловчит, подлец!

Но собеседник будто опять угадал его мысли.

— Вас, наверное, удивляет, почему мы арестовали вас, не дав связаться с членами Петербургского комитета? Могу сказать вполне откровенно, ибо по ряду причин имею редкую возможность на откровенность. Нам они известны все до единого. Мы их не трогаем чисто по тактическим соображениям. Вас же арестовали только потому, что наступило время ликвидации всей гельсингфорсской социал-демократической группы, которую вы изволите называть ревкомом. Именно мне поручено произвести этот арест, имеющий место произойти завтра утром. Перед отъездом же мне хотелось поговорить с вами, хотя в известной мере это чисто формальный момент, ибо и без того в результате наблюдения известны имена всех ваших сотоварищей.

— Так о чем же тогда говорить?

— Э-э, голубчик! Для полиции любая подробность будет нелишней. А потом есть у меня относительно вас одна идейка… Но об этом мы позже. Сейчас мне хочется только одного: чтобы вы четко уяснили для себя свое собственное положение… С вами я буду предельно откровенен и жду того же от вас.

Чиновник сказал Думанову, что за участие в революционной организации, ставящей себе целью подготовку вооруженного восстания, направленного на свержение существующего строя, обеспечено, как минимум, лет пять каторжных работ. Условия на каторге известно какие — каторга она и есть… Без туберкулеза, желудочных болезней, ревматизма оттуда редко кто выходит, если вообще выходит. Одно только может облегчить Думанову его участь — чистосердечное, добровольное признание во всем, указание имен, адресов, явок, каналов связи с кораблями, мест подпольных собраний и так далее и тому подобное. В случае такого признания Думанов может отделаться совсем легко — кратковременной ссылкой, а то и вовсе могут его оправдать. Причем не надо будет никаких протоколов подписывать, ничего письменно излагать, а всего-навсего рассказать сейчас с глазу на глаз все, что он знает, — и дело с концом.