Ахиллесово сердце - Вознесенский Андрей Андреевич - Страница 12

поцелуя и ручья!

Чудо жить – необъяснимо.

Кто не жил – что спорить с ними?!

Можно бы – да на фига?

VII

А тебе семнадцать. Ты запыхалась после

гимнастики. И неважно, как тебя зовут. Ты и не

слышала о циклотроне.

Кто-то сдуру воткнул на приморской набе-

режной два ртутных фонаря. Мы идем навстре-

чу. Ты от одного, я от другого. Два света бьют

нам в спину.

И прежде, чем встречаются наши руки,

сливаются наши тени – живые, теплые, окру-

женные мертвой белизной.

Мне кажется, что ты все время идешь

навстречу!

Затылок людей всегда смотрит в прошлое.

За нами, как очередь на троллейбус, стоит вре-

мя. У меня за плечами прошлое, как рюкзак, за

тобой – будущее. Оно за тобой шумит, как па-

рашют.

Когда мы вместе – я чувствую, как из тебя

в меня переходит будущее, а в тебя – прошлое,

будто мы песочные часы.

Как ты страдаешь от пережитков будущего!

Ты резка, искрения. Ты поразительно невеже-

ственна.

Прошлое для тебя еще может измениться

и наступать. «Наполеон, – говорю я, – был вы-

дающийся государственный деятель». Ты отве-

чаешь: «Посмотрим!»

Зато будущее для тебя достоверно и без-

условно.

 «Завтра мы пошли в лес», –говоришь ты.

У, какой лес зашумел назавтра! До сих пор

у тебя из левой туфельки не вытряхнулась су-

хая хвойная иголка.

Твои туфли остроносые – такие уже не но-

сят. «Еще не носят», – смеешься ты.

Я пытаюсь заслонить собой прошлое, чтобы

ты никогда не разглядела майданеков и инкви-

зиции.

Твои зубы розовы от помады.

Иногда ты пытаешься подладиться ко мне.

Я замечаю, что-то мучит тебя. Ты что-то ерза-

ешь. «Ну, что ты?»

Освобождаясь, ты, довольная, выпалива-

ешь, как на иностранном языке: «Я получила

большое эстетическое удовольствие!

А раньше я тебя боялась... А о чем ты ду-

маешь?..»

Может, ее называют Оза?

VIII

Выйду ли к парку, в море ль плыву –

туфелек пара стоит на полу.

Левая к правой набок припала,

их не поправят – времени мало.

В мире не топлено, в мире ни зги,

вы еще теплые, только с ноги,

в вас от ступни потемнела изнанка,

вытерлось золото фирменных знаков...

Красные голуби просо клюют.

Кровь кружит голову – спать не дают!

Выйду ли к пляжу – туфелек пара,

будто купальщица в море пропала.

Где ты, купальщица? Вымыты пляжи.

Как тебе плавается? С кем тебе пляшется?..

...В мире металла, на черной планете,

сентиментальные туфельки эти,

как перед танком присели голубки –

нежные туфельки в форме скорлупки!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

IX

Друг белокурый, что я натворил! 

Тебя не опечалят строки эти? 

Предполагая 

подарить бессмертье, 

выходит, я погибель подарил. 

Фельдфебель, олимпийский эгоист, 

какой кретин скатился до приказа: 

«Остановись, мгновенье. Ты – прекрасно»?! 

Нет, продолжайся, не остановись! 

Зачем стреножить жизнь, как конокрад? 

Что наша жизнь? 

Взаимопревращенье. 

Бессмертье ж – прекращенное движенье, 

как вырезан из ленты кинокадр. 

Бессмертье – как зверинец меж людей. 

В нем стонут Анна, Оза, Беатриче... 

И каждый может, гогоча и тыча, 

судить тебя и родинки глядеть. 

Какая грусть – не видеться с тобой, 

какая грусть – увидеться в толкучке, 

где каждый хлюст, вонзив клешни,, толкуя, 

касается тебя – какая боль! 

Ты-то простишь мне боль твою и стоп. 

Ну, а в душе кровавые мозоли?