Ахиллесово сердце - Вознесенский Андрей Андреевич - Страница 10

зато тени их стояли вертикально, будто их

вырезали ножницами. Они чуть погромыхи-

вали от ветра, вроде серебра от шоколада.

Глубина колодца росла вверх, как черный сноп

прожектора. В ней лежало утонувшее ведро

и плавали кусочки тины.

Из трех облачков шел дождь. Они были похожи

на пластмассовые гребенки с зубьями дож-

дя. (У двух зубья торчали вниз, у третье-

го – вверх.)

Ну и рокировочка! На месте ладьи генуэзской

башни встала колокольня Ивана Великого.

На ней, не успев растаять, позвякивали

сосульки.

Страницы истории были перетасованы, как кар-

ты в колоде. За индустриальной революци-

ей следовало нашествие Батыя.

У циклотрона толпилась очередь. Проходили

профилактику. Их разбирали и собирали.

Выходили обновленными.

У одного ухо было привинчено ко лбу с дыроч-

кой посредине вроде зеркала отоларинго-

лога.

 «Счастливчик, – утешали его.– Удобно для

замочной скважины! И видно и слышно од-

новременно».

А эта требовала жалобную книгу. «Сердце забы-

ли положить, сердце!» Двумя пальцами он

выдвинул ей грудь, как правый ящик пись-

менного стола, вложил что-то и захлопнул

обратно. Экопериментщик Ъ пел, пританцо-

вывая.

«Е9-Д4, – бормотал экспериментщик. – О, таин-

ство творчества! От перемены мест слагае-

мых сумма не меняется. Важно сохранить

систему. К чему поэзия? Будут роботы.

Психика – это комбинация аминокислот...

Есть идея! Если разрезать земной шар по эква-

тору и вложить одно полушарие в другое,

как половинки яичной скорлупы...

Конечно, придется спилить Эйфелеву башню,

чтобы она не проткнула поверхность в рай-

оне Австралийской низменности.

Правда, половина человечества погибнет, но за-

то вторая вкусит радость эксперимента!..»

И только на сцене Президиум секции квазиис-

кусства сохранял порядок. Его члены сияли,

как яйца в аппарате для просвечивания

яиц. Они были круглы и поэтому одинако-

вы со всех сторон. И лишь у одного над

столом вместо туловища торчали ноги по-

добно трубам перископа.

Но этого никто не замечал.

Докладчик выпятил грудь. Но голова его, как

у целлулоидного пупса, была повернута

вперед затылком. «Вперед, к новому искус-

ству!» – призывал докладчик. Все согла-

шались.

Но где перед?

Горизонтальная стрелка указателя (не то «туа-

лет», не то «к новому искусству!») торчала

вверх на манер десяти минут третьего. Лю-

ди продолжали идти целеустремленной це-

почкой по ее направлению, как по ступе-

ням невидимой лестницы.

Никто ничего не замечал.

НИКТО.

Над всем этим, как апокалипсический знак, го-

рел плакат: «Опасайтесь случайных свя-

зей!» Но кнопки были воткнуты острием

вверх.

НИЧЕГО

Иссиня-черные брови были нарисованы не над

а под глазами, как тени от карниза.

НЕ ЗАМЕЧАЛ.

Может, ее называют Оза?

III

Ты мне снишься под утро,

как ты, милая, снишься!..

Почему-то под дулами,

наведенными снизу,

ты летишь Подмосковьем,

хороша до озноба,

вся твоя маскировка

30 метров озона!

Твои миги сосчитаны

наведенным патроном,

30 метров озона –

вся броня и защита!

В том рассвете болотном,

где полет безутешен,

но пахнуло полетом,

и – уже не удержишь.

Дай мне, господи, крыльев

не для славы красивой –

чтобы только прикрыть ее

от придела трясины.

Пусть еще погуляется

этой дуре рисковой,

хоть секунду – раскованно.

Только пусть не оглянется.

Пусть хоть ей будет счастье

в доме с умным сынишкой.

Наяву ли сейчас ты?

И когда же ты снишься?

От утра ли до вечера,

в шумном счастье заверчена,

до утра? поутру ли? –