Тайные страницы истории - Николаевский Борис Иванович - Страница 54

Последний этап политики «триумвирата» с попытками урезать НЭП на пленуме был подвергнут суровой критике, и ни для кого не было секретом, что главная ответственность за него ложится на Сталина. «Крестьянофильская» группировка, находившаяся тогда, правда, в стадии оформления, но уже тогда ведшая решительную борьбу за расширение НЭПа в деревне, всеми рассматривалась как доказавшая свое умение правильно разбираться в обстановке. Именно на этом пленуме была намечена в ее основе та линия, которая определила политику диктатуры на ближайший период, и которая наиболее полное официальное выражение нашла в резолюциях Четырнадцатой общепартийной конференции (апрель 1925 г.) и Третьего съезда Советов. Не только был понижен сельскохозяйственный налог, но и установлены льготы по сдаче земли в аренду, по найму рабочей силы и т. д. Шла речь о закреплении за крестьянами на ряд лет тех земельных участков, которые находились в их пользовании. Партия поворачивалась «лицом к деревне».

В этой обстановке создавалась вполне реальная возможность образования прочного большинства на верхушке диктатуры для работы в направлении расширения НЭПа, причем эта политика легко могла повести к политической изоляции Сталина, положение которого, к тому же, было крайне осложнено острыми нападками на него многих грузинских большевиков, резко обвинявших его за политику в Грузии. В этом контексте и следует рассматривать тот крутой поворот в крестьянской политике, который сделал Сталин. Если б Сталин тогда открыто выступил против политики уступок «частнохозяйственным интересам крестьянина», с защитою политики, которую он проводил в 1924 г. и к которой вернулся в 1928 г., переломить настроения он ни в коем случае не смог бы. Курс «лицом к деревне» был бы все равно взят. Теперь же, делая видимость своего перехода в лагерь союзников «крестьянофильского» крыла партии и повторяя за другими критику своей собственной вчерашней политики, едва не приведшей к новому Кронштадтскому восстанию, Сталин не только приносил — им с собою в качестве приданого весь груз личных конфликтов, накопившихся за последние годы, но и получал возможность саботировать их успехи изнутри. Это был типичный пример сталинского «гнилого компромисса» с заранее обдуманным намерением обмануть своего противника, назвавшись его союзником.

В критические дни после смерти Ленина Зиновьев с Каменевым спасли Сталина. Втроем они составляли «триумвират», в русском просторечии «тройку», который перед тем, в течение полутора-двух предшествовавших лет, начиная с первого удара у Ленина, был верховным органом власти в стране, действуя в качестве исполнительной комиссии Политбюро. По замыслу, ведение большой политики должно было лежать на Зиновьеве и Каменеве (Зиновьев — председатель Коминтерна, Каменев — заместитель председателя Совнаркома), Сталину была намечена роль исполнителя по линии партийного аппарата. Его хотели использовать как рабочую силу. На практике отношения сложились совсем по-иному. Сталин оказывал решающее влияние на большую политику «тройки». Зиновьев и Каменев были заняты работой в других местах (Зиновьев, помимо всего прочего, был председателем Ленсовета и должен был много времени проводить в Ленинграде). Сталин постоянно сидел в помещении ЦК партии, где была штаб-квартира «тройки», присвоил себе функции секретаря-распорядителя последней и ставил остальных перед совершившимися фактами. Его власть росла, и он с такой напористостью продвигал себя на роль центральной фигуры всей вообще машины диктатуры, что Зиновьеву с Каменевым и раньше, до смерти Ленина приходилось вырабатывать разные инструкции, чтобы умерять аппетиты «генсека».

Завещание Ленина нанесло удар престижу Сталина, и нет сомнений, что Зиновьев с Каменевым, спасая Сталина, были уверены, что теперь-то они будут держать его в своих руках. Есть основания полагать, что Сталин дал даже им какие-то обещания. Если так, то это один из самых удачных «гнилых компромиссов» в его биографии.

Сталин, несомненно, понимал, что от его поведения в эти дни зависит весь его авторитет как раз в тех кругах, которые были для него особенно важны, — в кругах партийных «середняков», которыми как раз в это время он заполнял аппарат партии, как в центре, так и на местах. Именно в этой среде Сталин вербовал своих сторонников. Отбор их он производил не на основе той или иной политической платформы и не по идеологическому признаку. Вопросы идеологии играли решающую роль при формировании других фракций. Сталин шел иным путем: он искал людей, которые волю к власти сочетали бы с умением смотреть в глаза действительности. Споры других фракций о политике были в их основе поисками такой политической линии, которая в той или иной мере примиряла бы страну с диктатурой и могла бы обеспечить последней поддержку тех или иных слоев населения. Сталину нужны были люди не строившие себе таких иллюзий. Они знали, что народ в огромной массе против них, против, их политических и особенно хозяйственных экспериментов, и что если снять со страны железные обручи диктатуры, то компартии при всякой ее политике придется скоро распрощаться с властью. Держаться у власти она может только путем насилия, а для проведения политики насилия против огромного большинства населения страны необходимо превратить партию в железный кулак, скованный суровой дисциплиной и подчиненный единой воле. Внутрипартийные вольности былых лет, право свободной критики, право иметь свое собственное мнение и т. д. — все это они готовы были принести в жертву во имя сохранения диктатуры и искали вождя, который был бы способен пускать этот кулак в действие в нужные моменты и с нужным умением.

Завещание Ленина на них произвело впечатление, так как исходило от Ленина, который их привел к власти и которого они поэтому привыкли слушаться. В дни оглашения завещания они проголосовали бы, конечно, против Сталина, но были рады, когда Зиновьев и Каменев дали им предлог не выполнять волю умершего. По существу же, деяния, которые Ленин ставил в вину Сталину, в их глазах не имели особенного значения: грубость они легко прощали Сталину, так как этой грубости было много во всей работе террористического аппарата диктатуры, а оттуда она не могла не проникать и в быт диктаторов, тем более, что Сталин тогда ее умело маскировал под плебейское запанибратство; его умение интриговать многим из них даже импонировало, так как в нем часто видели способ самозащиты против интеллигентов, людей с хорошо привешенными языками, но с малым пониманием реальной действительности. Все эти обвинения им должны были казаться мелочами по сравнению с теми огромными трудностями, которые поднимались перед каждым из них в процессе повседневной работы на местах и значение которых для интеллигентов-«идеологов», по мнению коммунистов-«практиков», оставалось скрытым за старыми книжными формулами.

17 июня 1924 г. Сталин впервые выступил открыто против Зиновьева и Каменева в речи, произнесенной им на одном из закрытых заседаний. Тот факт, что речь эта с сохранением всех выпадов против Зиновьева и Каменева уже 19–20 июня появилась в «Правде», показывал, что речь шла о заранее продуманном нападении, и что Сталин уже имел весьма влиятельных новых кандидатов в союзники внутри Политбюро, так как напечатать такую статью в «Правде» он мог только при помощи Бухарина, главного редактора газеты. Статья действительно стала весьма значительным этапом в биографии Сталина и в общей политике ВКП(б).

В этой речи Сталин, прежде всего, впервые высказал претензию на роль единственного полномочного толкователя взглядов. Ленина. Взятое под этим углом зрения выступление Сталина, несомненно, стояло в связи с имевшим место всего лишь за несколько дней перед тем выходом в свет первого издания его очерков «Об основах ленинизма», очерков, которые, как известно, до конца оставались главным «теоретическим трудом» Сталина и занимают центральное место во всех изданиях его «Вопросов ленинизма». В этих очерках Сталин дал крайне одностороннюю и узкую, но, несомненно, внутренне цельную концепцию взглядов Ленина на стратегию и тактику коммунистов в борьбе за власть (как в национальных рамках, так и в международном масштабе), и требовал, чтобы именно эта интерпретация Ленина была сделана обязательной для всей партийной пропаганды.