Все, что вы хотели знать о королях, но не решались спросить - Шёнбург Александр - Страница 39

Маоисты, в то время терроризировавшие в основном деревни в удаленных районах, требуя денег за предоставление защиты, использовали хаос после трагедии для усиления террора и «рекрутских наборов». Собственно, именно тогда, в 2001 году, маоисты и начали набирать силу.

А Гьянендра совершал одну политическую ошибку за другой. Он настроил против себя всю политическую элиту Непала, сместив премьер-министра и временно отменив парламентскую демократию. Его предшественник, король Бирендра, пользовался большой любовью народа и уважением противников. Гьянендра же за немногие месяцы своего правления умудрился вызвать ужас населения, нелюбовь роялистских кругов и ненависть противников.

Интервью, которое я взял у короля за несколько дней до его формального отстранения от власти, было, безусловно, самым странным из всех, какие мне доводилось брать. Король выглядел почти зловеще спокойным, в то время как его окружение было смертельно напугано.

Я сказал королю, что вовсе не намерен брать интервью в обычном смысле слова, потому что считаю это неуместным по отношению к инкарнации Вишну. Этот акт моего добровольного и заблаговременного разоружения вызвал такое облегчение у короля, что он начал совершенно откровенно рассказывать о себе — и позволил мне цитировать его слова. Он говорил даже о своих чувствах. А это для королевских особ и в менее сложных ситуациях — весьма непривычно.

— Я очень опечален, — произнес Гьянендра тихим голосом, — я думаю, люди все немного упрощают, делая из меня козла отпущения.

Особенно его разочаровали «южные соседи» (Индия), которые, очевидно, заинтересованы в том, чтобы избавиться от него как гаранта суверенитета Непала, возможно, не без задней мысли однажды аннексировать Непал, как это уже случилось с суверенным королевством Сикким.

В день этой аудиенции по Катманду гулял слух, что референдум, вероятно, мог бы в последнюю минуту еще спасти королевскую власть. Я спросил короля, собирается ли он предпринять что-нибудь, чтобы сохранить монархию. Он с добродушным выражением священной коровы поглядел сквозь меня и ответил:

— Это не входит в мои задачи. Мое предназначение — быть. Только и единственно это. Что со мной произойдет, от меня не зависит.

Когда я упомянул про «референдум», он только отмахнулся:

— Это может привести страну к расколу. Даже если бы я победил на голосовании, скажем, с шестьюдесятью процентами голосов, то как мне относиться к остальным сорока процентам, которые проголосовали против меня? Это же абсурдно. — Слово «абсурдно» прозвучало с очаровательным носовым оксфордским произношением.

Я несколько дерзко заметил, что совершенно с ним согласен: король скорее должен дать себя обезглавить, чем выставить свою кандидатуру на народное голосование. Он лишь улыбнулся в ответ.

Потом я спросил его, не думал ли он о побеге.

— Ни секунды.

Он сказал, что останется независимо от того, что произойдет. Ведь бегство выглядит так жалко!

Думает ли он иногда о совершенных ошибках?

— Да. Часто. Мне не следовало бы снимать премьер-министра без решения конституционного суда. Правда, позднее моя правота была признана, но к этому времени я уже превратился в глазах общественного мнения в диктатора. Было бы также лучше, если бы я поставил наших друзей за рубежом в известность о своих планах. Я ведь никогда не уничтожал парламентскую демократию, как это часто говорят обо мне, я ее лишь временно ограничил, поскольку политики были до такой степени заняты своими играми в борьбе за власть, что совершенно забыли управлять страной.

А потом он сказал еще нечто достойное внимания. Он сказал, что жил был по-другому, если б подозревал, что однажды ему придется нести тяготы этой должности.

— Может, я родил бы больше детей? Может, иначе воспитал бы своего сына?

Надо знать, что его сын, кронпринц Парас, в Катманду — не бесспорная фигура. Он считается выпивохой, драчуном, кичливым хвастуном. Один из придворных чиновников, попросивший не называть его имени, доверительно сказал мне, что представляет себе только один сценарий спасения монархии:

— Король Гьянендра отрекается, кронпринц Парас уступает свою очередь в престолонаследии, а его пятилетнего сына объявляют королем.

Но разумеется, время уже было упущено. Через несколько дней после этого разговора, 28 мая 2008 года, Конституционное собрание почти единогласно вынесло решение о прекращении существования древней непальской монархии. Такая древняя монархия — и такой жалкий конец. Очевидно, кровавые события в июне 2001 года безвозвратно уничтожили репутацию королевской власти. В стране, где даже самые обычные происшествия истолковываются как «знаки судьбы», трагедия такого масштаба неизбежно была воспринята как предвестник катастрофы. Своим неудачным переворотом Гьянендра окончательно погубил монархию. Старый, немного меланхоличный роялист, принадлежавший к кругу доверенных лиц убитого короля Бирендры, выразил самую суть несчастья непальской монархии, если не монархии вообще:

— Королевская власть — единственная приемлемая форма правления страной, потому что она держится на любви. Но когда этой любви больше нет, монархия мертва.

До большого кровопролития, слава Богу, дело не дошло. После того как было объявлено о провозглашении республики и президент Конституционного собрания официально потребовал, чтобы король в течение четырнадцати дней покинул дворец Нараянхити, главный гофмейстер по поручению Гьянендры созвал весь персонал дворца, примерно сорок человек, и объявил, что все они будут и дальше работать у короля, но половине придется уйти в оплачиваемый отпуск на неопределенное время.

За несколько дней до истечения срока ультиматума король с оставшимися придворными, матерью, сыном, невесткой и двумя внуками переселился во дворец Нагарджун, расположенный за пределами Катманду и являющийся собственностью короля, а не короны.

Я покидал Непал с неприятным чувством, что мне довелось присутствовать при уничтожении цивилизации. Возможно, благодаря происшедшим здесь изменениям человечество на самом деле стало немного «справедливее». Возможно, действительно хорошо, что еще один клочок земли смог освободиться от феодализма. Но каким-то образом мир от этого несколько утратил свое многообразие.

Вернувшись в Европу, я прочитал в американской газете статью одной защитницы животных, которая очень переживала из-за того, что король Непала незадолго до отречения в «странном ритуале» принес в жертву животных (одну курицу, три козы и одного буйвола). Ужасно, пишет автор, что «беззащитные животные должны умирать только потому, что какой-то король считает, будто может таким образом спасти свою шкуру».

Новый министр культуры Непала тем временем сообщил, что считает своей самой важной задачей «ликвидацию пережитков прошлого». В первую очередь новое правительство собирается заняться культом Кумари. Кумари должна как можно быстрее освободить храм Таледжу на Дворцовой площади Катманду. «Непальский народ поручил нам превратить Непал в современную демократическую республику. Все институты старой монархии должны исчезнуть». То-то обрадуется комиссия ООН по правам человека, ведь она уже давно говорит, что запереть маленькую девочку в храме и обращаться с ней как с идолом — это вопиющее нарушение прав человека. Лидер маоистов Прачандра уверял меня, что традиция праздника Индра Джатра сохранится «хотя бы из-за туризма». Но только без Кумари. «Мы должны немного приспособить наши традиции к новому времени».

До пятидесятых годов закон запрещал иностранцам въезжать в страну — да и как они смогли бы это сделать, ведь природные границы Непала (на севере — самые высокие горы в мире, на юге — тераи, непроходимые, зараженные малярией джунгли) были достаточно неприступными, а первые дороги, соединившие Непал с Индией, построили только в шестидесятые годы. До семидесятых годов там не было телефона, телевидение появилось лишь в восьмидесятых. Первый автомобиль, запчасть за запчастью, принесли на руках из Индии. Один не такой уж старый мужчина, с которым я разговорился, рассказал мне, что еще десять — пятнадцать лет тому назад он на слух по шуму мотора узнавал те немногие автомобили, которые ездили по Катманду…