Рискнуть и победить (Убить демократа) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 2

Я часто вспоминаю эту надпись на полях старинной" русской лоции, которую когда-то, очень давно, увидел в Ленинградском военно-морском музее. И запомнил.

И правильно сделал, потому что мореплаватели в стародавние времена понимали кое-что в жизни. Не меньше нашего. А может, и больше.

И еще я накрепко запомнил правило, которое вдалбливал в нас инструктор на курсах выживания: «Забрался в болото — вернись по старому следу».

Похоже, пришло время мне это сделать. Вернуться к началу. И вновь — мысленно — пройти путь, который привел меня в город К. Пройти, не беззаботно сбивая прутиком головки одуванчиков, а всматриваясь в каждую мелочь.

Чтобы понять.

Что понять?

А хрен его знает!

Ну, хотя бы вот что: как я оказался втянутым в это дело?

II

По обе стороны от КПП, по всему периметру трехметрового забора из серых бетонных плит весело трепыхались на свежем октябрьском ветерке флажки с российским триколором. Такое же трехцветное полотнище реяло и над плацем. Так что слово «краснознаменное» в полнопарадном титуле моего училища выглядело неким анахронизмом. Или архаизмом. Как и слова «ордена Октябрьской революции», а равно имени всесоюзного старосты.

Если бы все эти исторические прибамбасы убрать, осталась бы суть: «Высшее училище ВДВ». Воздушно-десантных войск. Не убрали, однако. Верность традициям?

Ну, традиции — это традиции. Какими бы они ни были. Все лучше, наверное, чем никаких. Остались же «Московский комсомолец» и «Комсомольская правда». Да и «Правда» осталась. С уточнением «Правда-5». Четыре «правды» незаметно проехали.

Как ночные Клин, Дмитров, Тверь и Бологое на «Красной стреле». Прокемарили под стук колес. А тут уже и чай несут.

Или «стрела» уже тоже не красная, а трехцветная? Не знаю, очень давно не ездил.

Альма-матер, в общем.

«Краснознаменное… ордена… имени…» имеет честь пригласить Вас на военно-спортивный праздник, посвященный 50-летнему юбилею училища".

Надо же, вспомнили. С чего бы? Ни разу не вспоминали. Правда, с момента моего поступления в училище до сего дня круглых дат не было. 40-летие было в 87-м, я как раз среднюю школу заканчивал. По два раза в неделю ездил из своего Затопино в Долгопрудный на вечерние подготовительные курсы в физтех. Три часа туда, три обратно. И думать не думал ни о каких краснознаменных. На вступительных экзаменах набрал 19 баллов из 20. Только одну ошибку сделал в сочинении в слове «участвовать». Или «учавствовать»? Точно: «участвовать». Так с тех пор каждый раз на этом слове и запинаюсь. Конкурс, однако, прошел. Но тут события развернулись неожиданным образом. Когда батя узнал, что я стал студентом такого шибко научного вуза, на радостях он слегка. Это самое. На три недели. В самый разгар силосования. И уж в какой дружбе он ни был с тогдашним председателем колхоза Семеном Фотиевичем Бурлаковым, а все же пришлось тому разжаловать батю с начальника кормоцеха в простые скотники. А там уж совсем недалеко было и до родовой нашей профессии, от которой и фамилия наша пошла — Пастуховы.

Почтенная профессия. Уважаемая в деревне. Но сыну с нее шибко научное образование не дашь.

И потому не прошло и трех месяцев, как я оказался не в Большой физической аудитории в Долгопрудном, а километров на сто подальше. И в такой же вот солнечный, чуть морозный и ветреный октябрьский денек уже бухал кирзой по этому вот самому плацу и с остервенением рявкал: "А для тебя! Р-радная! Есть почта!

Пал-левая! Пращай, труба зовет! Сал-даты! В пах-ход!"

Только флаг над плацем был тогда соответствующим названию училища. Красным.

«Имеет честь пригласить…»

Сначала я не хотел ехать. Ни к чему это. Только душу зря бередить. Но тут взбунтовалась Ольга. Неужели тебе не хочется повидать однокурсников? И вообще.

Мы скоро мхом зарастем. У тебя уже стружка из ушей торчит. В этом роде.

Насчет мха это была, конечно, чистой воды гипербола. А насчет стружки не очень.

В стружке и в древесной крошке я был с головы до ног. Третий день пытался наладить шипорезный станок. Нашей, отечественной конструкции. Дурак платит дважды. Правильно однажды какие-то японцы сказали: «Лучшее у вас — дети. А все, что сделано руками, ужасно». Про СССР сказали. Но Россия недаром правопреемница этого новоявленного исторического архаизма. Или анахронизма. А насчет однокурсников… Конечно, очень бы мне хотелось повидаться с ребятами. Были, однако, сомнения, что мне это удастся. Были, к сожалению, были.

Но тут и Настена мать поддержала, запрыгала: ура, едем!

Поодиночке-то я с ними справляюсь, а с двумя — трудновато. Ну, я не стал и пытаться. Едем так едем.

В общем, приятно, конечно, побриться не наспех, а с чувством, с толком фирменным «жиллетом», надеть хороший костюм, сесть в хорошую машину и катиться по свободному воскресному шоссе, высушенному ночным морозцем. Всем вместе.

Праздник, который всегда с тобой. И которого не ценишь. Как раз потому, что он вроде всегда с тобой… Часа через два мы свернули с Ленинградского шоссе, прошелестели гудьировскими шинами по бетонке, разрезавшей сосновый бор, и влились в другой праздник.

Веселое трепыхание маленьких триколоров на ограде, гостеприимно распахнутые ворота КПП. Легковушки, автобусы, празднично одетый люд: родители, друзья, невесты. Не все, конечно, невесты, но все равно приятно. У мамаш пудовые сумки в руках — подкормить курсантиков. У папаш и дружков тоже кое-что имеет быть. А у прапоров на вахте глаза волчьи и словно бы песок на зубах скрипит. Ну, не ваш это день, ребята, не ваш.

Ясно, что начальство училища решило совместить празднование краснознаменного юбилея с присягой салабонов. Приятное с полезным.

Я поставил свою тачку в ряд «жигулят» и «волжанок», мы смешались с толпой. На входе стояла группа старших офицеров при полном параде и встречала гостей. Узнал я только двоих. Один — начальник училища, генерал-лейтенант Нестеров. Я учился на втором курсе, когда он пришел к нам после Афгана, отлежав больше года в госпитале. И хотя с тех пор прошло почти десять лет, на его худом лице все еще словно бы сохранялся афганский загар. Как будто не от солнца, а от пороховой гари пополам с пылью. Другого, полковника Митюкова, я предпочел бы вообще не узнавать. Но невозможно было забыть его ряшку, похожую на поросячью задницу. Как и его коронную фразу, с которой он начинал свой курс: «Научный коммунизм — это стройная система знаний». Собственно, это и все, что я знаю о научном коммунизме. Но знаю основательно. В мое время Митюков был замполитом и бессменным секретарем партбюро, а как его должность теперь называется, я не знал. И знать не хотел. Но как раз он-то заметил меня, узнал и окликнул:

— Пастухов! А ты почему не в форме?

Я вообще-то не гордый, меня все в деревне зовут на «ты». Но все же есть какие-то границы, которые, по-моему, переступать не следует. Полковнику Митюкову, в частности. Поэтому я приветливо улыбнулся и ответил:

— Здравствуйте, полковник. Извините, не узнал вас. Я был уверен, что вы давно уже генерал.

Вот так. Умылся?

Ольга укоризненно на меня посмотрела. Я сокрушенно развел руками. Ну, неблагородный я человек. Сам знаю. Борюсь с собой. Упорно. Но пока безуспешно.

— А в штатском я по очень простой причине, — продолжал я тем же светским тоном.

— Видите ли, меня — как бы это получше сказать? — вышибли из армии без права на ношение формы. И на получение пенсии. Даже не знаю, что обиднее.

— Вышибли? — удивился он. — Ты же был капитаном! Уже через три года после выпуска!

— Через два, — уточнил я.

— Надо же, — равнодушно посочувствовал он. — А чем теперь занимаешься?

— Да так, кручусь по мелочам. Разрешите, полковник, представить вам мою жену.

Познакомься, Ольга. Это полковник Митюков, я тебе о нем много рассказывал.

Доктор исторических наук. Он читал нам научный коммунизм. Это был мой самый любимый предмет. После строевой подготовки.