Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Серебряное слово. Тарасик - Георгиевская Сусанна Михайловна - Страница 16


16
Изменить размер шрифта:

Дорогой и глубокоуважаемый Николай Николаевич!

Как хорошо, что Вы есть.

Я думаю, главное желание человека — быть понятым. Главное счастье — в уверенности, что он и в самом деле будет понят, а значит, получит одобрение, прощение… А иногда и оправдание, Николай Николаевич.

Если человека понял друг, учитель, мать или товарищ, он не может чувствовать себя одиноким, куда бы ни занесла его судьба. А у меня на всем свете только один-единственный родственник — это моя бабушка. С детства я привыкла писать ей длинные письма: из лагеря, из экскурсий — отовсюду… Но вы для меня иногда даже ближе, чем она. Ей я не все могу рассказать.

Сейчас я нахожусь в оленеводческой бригаде — самой дальней точке северо-восточной части Тувы.

Мы повезли сюда семьдесят книг. Задача моей поездки — организовать в оленеводческой бригаде библиотеку-передвижку.

Для этого я должна была:

1. Найти на месте избача — хорошо грамотного человека, знающего русский язык.

2. Убедить местных товарищей, что книга — это счастье. (Только хлеб и счастье люди согласятся добровольно везти через тайгу, в жару и холод. Только если книги действительно станут счастьем, люди будут оберегать их от полевых мышей, дождей, огня; бережно снимать с лошади на привалах, тащить на собственных плечах там, где не может проехать конь с кладью…)

Сейчас утро. Часов, может быть, семь. Я сижу на земле, подостлав под себя чужой плащ (свой потеряла в дороге). Листочки, на которых я пишу, лежат на пне — столов здесь нет.

Оленеводческая бригада расположена в котловине. Справа — горы. Некоторые из них покрыты вечным снегом. Снег лежит на вершинах, а на снегу какие-то темные пятна. Я не знаю, что это такое — озера, ручьи или просто так, тает на солнышке.

Чумы стоят в низинах. В небо поднимается дым от очагов.

Когда смотришь вокруг, начинает казаться, будто все, что было древней Тувой, — берестяной чум, олень, очаг, — отступило сюда, чтобы дожить здесь свой век, не тронутое временем.

Здесь не увидишь ни поля, ни огородной грядки — тут так холодно, что хлеб не родится. Не знаю, может быть, через несколько лет он дойдет и сюда. Но сейчас здесь еще нет ни одного колоса, — я уж и не говорю об овощах.

Здесь нет ни кино, ни клуба, ни домов — зачем строить дома, если оленеводы не живут на одном месте?.. Оленеводческая бригада — последнее кочевье Тувы. Клад оленевода не дом и не колос, а олень. Тоджинцы не могут охотиться без оленей, а охота — золотой промысел Тоджи. Зимой, когда по тайге из-за глубокого снега не проехать лошади, за каждым охотником закрепляется по нескольку оленей. Так олень здесь и называется охотничьей лошадкой. Летом олени пасутся у тоджинских холодных гор — отдыхают и отъедаются. Объедят ягель на одной стоянке, и бригада двинется дальше, вслед за своими стадами.

Но я отлично понимаю, что нынешние оленеводы — это уже не прежние, не древние кочевники: они колхозники. Оленеводческая бригада — часть большого колхоза «Седьмое ноября». Там, в колхозе, для оленеводов, как и для всех колхозников, которые еще живут в чумах, строятся новые дома; они стоят с раскрытыми дверьми и ждут к зиме своих хозяев.

Дорогой Николай Николаевич! Здесь очень много оленей: три тысячи голов.

Пока я пишу это Вам, олени выглядывают из-за кустов; ходят неслышно, и вдруг из веток прямо на вас — оленья морда, неподвижная рогатая голова. Смотрят в упор большие глаза, в которых будто совсем нет белков — один огромный зрачок. Ресницы у них очень длинные, а губы вздрагивают. Это они принюхиваются или просят соли.

Олени ходят и всюду тычутся мордами, они ручные и никого не боятся. Сидишь, например, в чуме, и вдруг неслышно просунется в чум оленья голова, задрожат большие губы, и олень с такой добротой и так кротко посмотрит на огонь.

С непривычки очень страшно, когда кругом шагают олени. Они не все время шагают, ведь и оленям надо когда-нибудь спать, но вдруг — то ли они проснутся, то ли сверху, с гор, спустятся в стан — и темное, живое неслышно выглянет из-за кустов. Страшно!

Тут — в оленеводческой — много стариков и детей, а молодежи нет. Оленеводство — промысел древний, исконный для этих мест. Немудрено, что именно старики считаются здесь лучшими оленеводами. Кроме того, почти все молодые колхозники учатся — овладевают более сложными профессиями. Они живут в колхозе, а ребята приезжают сюда к родителям и дедам только на летние каникулы.

Но вообще-то здесь народу мало — всего тринадцать чумов.

Рано утром, на следующий день после приезда, я и Чонак Бегзи, учитель, мой переводчик, пошли в красный чум и принялись устраивать выставку. Я предполагала сделать тематическую выставку: тема — северное оленеводство. Мне казалось, что это должно больше всего заинтересовать читателей. Но Чонак захотел, чтобы на этом первом библиотечном стенде стояли только те книги, у которых яркие, завлекательные, красочные обложки. Замысла, объединяющего подбор книг, у него не было. Мы поспорили. Чонак настаивал на своем. Он сказал, что так будет лучше для первого раза. Я поверила.

Стенд мы соорудили из боковушки консервного ящика.

Часам к пяти стали собираться читатели. Они шли медленно, гуськом… Почти все были одеты в национальные костюмы — тоны. (Тона — это такой шелковый или меховой халат со стоячим воротником.) На ногах у них идыки — мягкие сапоги с загнутыми кверху носками, а один старик пришел в старинной остроконечной шапке, обшитой куньим мехом.

Огонь в очаге, цветы (ребята собрали их утром где-то далеко от стойбища), стенд с книгами в ярких обложках, шелковые и меховые тоны наших слушателей — все вместе было очень нарядно, но как-то не похоже на правду. Словно во сне снится. Цветы уже начали вянуть. Пахло травой. Люди ждали. Я и Чонак сидели на ящиках из-под консервов.

Когда все собрались, Чонак сказал (разумеется, я передаю приблизительно):

— Сейчас товарищ библиотекарь прочтет «Сон Макара» — рассказ знаменитого русского писателя Короленко. О прошлой жизни. О Якутии — крае на Дальнем Севере. Там люди жили, вроде как мы в старину. Да зачем — в старину? Еще недавно так жили. Терпели двойную кабалу: и от своих богатеев и от колонизаторов. Кабатчики, купцы, чиновники грабили народ, кто как умел… Вы многое вспомните, товарищи. Лери! Читай!

И я начала читать.

Этот рассказ я знала по-тувински почти на память (учила его больше полутора месяцев).

В Кызыле я боялась читать вслух у себя дома (моя комната — на первом этаже, во дворе — люди, и через открытое окошко все слышно). Подумали бы небось, что приехала сумасшедшая: сама с собой болтает. Я уходила на чердак и читала шепотом, сверяя тувинский текст с русским. Я убивалась, — верите?.. Я каждый день проверяла фонетику с одним парнишкой, тувинским учителем. Он здорово меня гонял. И он, понимаете, все-таки мне сказал напоследок: «Рискуй, Лери. Честное слово, хорошо получается. Бросайся в море — и поплывешь. А то никогда не научишься… Одним словом, рискуй! Поймут».

И вот, Николай Николаевич, я наконец сижу перед читателями, стараюсь не торопиться, соблюдать ударения, выдерживать паузы.

Это похоже на экзамен.

Помните начало рассказа?

«Этот сон видел бедный Макар, который загнал своих телят в далекие, угрюмые страны, тот самый Макар, на которого, как известно, валятся все шишки.

Его родина — глухая слободка Чалган — затерялась в далекой якутской тайге…»

С первых же слов у меня появилось чувство неловкости.

Может быть, Вам приходилось когда-нибудь испытывать это тяжелое чувство? Читаешь — и все кажется длинным, лишним, каждую страницу хочется пропустить. В сердце пусто, а уши горят.

Я себя успокаивала: «Ничего, ничего… Ведь это же экспозиция… Докатиться бы только поскорее до того места, где Макар запрягает своего Лысанку, и мне станет полегче…»

Я читала дальше, не поднимая головы, а неловкое чувство все росло.

Мне уже хотелось пропустить не одни только первые строчки, не только первую страницу… Весь рассказ вдруг потерял для меня обаяние — его как будто не слышали. Я произносила слова, а они их не слышали.