Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 71

Еще посидел. Решив, что Мамаев уснул, осторожно вышел.

Мамаев не спал. В нем продолжалась та же мучительная внутренняя работа. Снова и снова прокручивал он в сознании ситуацию, как шахматист анализирует отложенную в трудной позиции партию, пытаясь понять, где была сделана самая первая ошибка, с которой все началось.

Только под утро он понял, в чем был главный его прокол. Тот, с которого все началось. Он понадеялся, что за шесть лет, которые Калмыкову предстояло провести в колонии строгого режима, проблема решится сама собой. У Мамаева была возможность решить ее уже тогда, сразу: драка, в которой либо Калмыкова убьют, либо он убьет, несчастный случай в промзоне. Не стал решать. Понадеялся на авось. Это и было нарушением главного закона любого жизнеустройства, которое в сути своей всегда зона: либо ты, либо тебя. Дал слабину — плати.

Он дал слабину. Но больше не даст. Никогда!

Утром, перед началом рабочего дня, Мамаев пересекся с генералом с Петровки. Встречу назначил на Москворецкой набережной. По воде стелился туман. Окна гостиницы «Россия» пылали отражением низкого солнца. Парапет набережной был влажный от ночной росы.

Мамаев написал в блокноте единичку с пятью нулями и показал генералу:

— Столько будет, если Калмыков сядет не позже, чем через пять дней.

— Чего? — предусмотрительно спросил генерал.

— Итальянских лир, чего! Баксов! Если через десять дней... — Мамаев зачеркнул ноль. — Понял?

— А если не уложимся?

— Будешь жить на зарплату.

Обрывки листка полетели в воду.

— Петрович, будет сделано, — поклялся генерал. — Все, что возможно. И сверх того.

Сейчас Мамаев в этом не сомневался. С набережной он проехал в офис турецкой строительной фирмы «Измир», приказал перенести мебель из контейнера в дом и подписал все счета.

— К обеду чтобы там не было никого, — распорядился он. — Ни единой души!

В фирме удивились, но спорить не стали. Работа оплачена, а если русский хочет жить в доме с недоделками, пусть живет.

Выйдя из офиса, Мамаев из уличного автомата позвонил Люське:

— Бросай все и езжай на Истру. Купи еды и сиди, жди меня. Никому не говори, куда едешь. Никому. Ясно?

По его голосу Люська поняла, что происходит что-то серьезное, но спрашивать ни о чем не стала.

— Папа, все сделаю, — заверила она. — Только я не помню, где дом. И дорогу не помню. Диктуй адрес.

Адрес. Не было там никакого адреса, только номер участка. Но Мамаев нашелся:

— Писатель, который возил нас. Он помнит. Визитку не выбросила?

— Нет.

— Звони ему. Когда приедешь, запрись, никому не открывай. Свет не включай.

Сообразив, что в доме ей придется быть одной, Люська перепугалась:

— Папа, я боюсь. Там же вокруг никого!

— Черт! Найми кого-нибудь из местных, пусть сторожит!

— Когда ты приедешь?

— Не знаю. Когда приеду, тогда и приеду.

У него было острое желание отправиться на Истру немедленно, затаиться там, переждать опасность, но это было бы проявлением слабости, а он не мог позволить себе быть слабым.

— В офис! — приказал он Николаю и весь день занимался делами с той особенной старательностью, с какой всегда делает рутинную работу человек, которому вечером предстоит тяжелый, но сладостный разговор с уличенной в измене женой.

Тюрин приехал в восьмом часу вечера. Даже злобное мстительное чувство, с которым Мамаев ждал его, не помешало ему отметить тяжелую мрачность и словно бы брезгливость на высокомерном и более сонном, чем обычно, лице начальника службы безопасности. Но Мамаев был слишком вздрючен, слишком занят собой, чтобы задумываться о причинах его мрачности.

Не спрашивая разрешения, на правах своего, Тюрин подошел к бару, вмонтированному в книжный шкаф, налил себе старого скотча, который Мамаев держал для важных посетителей, тут же, не отходя, выпил, налил еще и со стаканом в руках уселся в кожаное кресло возле журнального стола.

— Устал, как собака. Полдня за рулем, — объяснил он. — Дела-то плохие, Петрович.

— Может быть, может быть, — покивал Мамаев. — Но ты даже не представляешь, насколько плохие.

— Не хочешь спросить, куда я ездил?

— Нет, Тюрин, я хочу спросить тебя о другом, — ответил Мамаев. — Совсем о другом.

Он пересел из-за письменного стола во второе кресло возле журнального стола и доверительно поинтересовался:

— Скажи, Тюрин, тебе плохо работалось у меня?

— Нормально.

— Может, я мало тебе платил? Работой перегружал? Или тачку плохую купил? Может, ты хотел «мерс», а я купил тебе вшивую «вольвуху»?

— Тачка как тачка.

— Но ведь что-то тебе не нравилось? Давай начистоту. Что тебе не нравилось?

— Кончай, не время! — раздраженно бросил Тюрин. — Многое мне не нравилось. Но не время сейчас об этом.

— Нет, Тюрин, время, — возразил Мамаев. — Время! Другого не будет!

От невозможности сидеть на месте вскочил, быстро прошел по кабинету, остановился перед Тюриным, набычив лысоватую голову и сунув руки в карманы пиджака, как бы силой удерживая их там.

— Понять я хочу, Тюрин. Понять я тебя хочу. Я же тебя из говна вытащил. Я дал тебе все. Ты был мне почти другом. За что же ты со мной так поступил? За что же ты меня продал?

И тут же, не давая времени для ответа, крикнул с прорвавшейся злобой:

— Молчи! Молчи, сука! Молчи!

Затем шагнул к комнате отдыха и распахнул дверь:

— Заходите!

В кабинет вошли Николай и охранник из службы безопасности, подталкивая впереди себя мужичонку с опухшим от пьянки лицом. Это был Васька-сантехник из дома на Малых Каменщиках.

— Смотри, кореш, — предложил ему Николай. — Разуй глаза и смотри. Нет ли среди присутствующих известного тебе гражданина?

Васька-сантехник испуганно огляделся, увидел Тюрина и обрадовался ему, как родному:

— Земляк! Ты? А я тебя ждал, ждал!

— Он? — спросил Николай.

— Он! Он! — радостно закивал сантехник. — Здорово, земеля! Куда ты пропал?

— Что же ты не поздоровкаешься с земляком? — поинтересовался Мамаев.

— Хватит ломать комедию! — брезгливо бросил Тюрин.

— Не рад тебе землячок, — сочувственно проговорил Мамаев. — Ну, иди, отдыхай. — Он вытащил из кармана десятидолларовую купюру и сунул сантехнику. — Выпей за здоровье землячка.