Пропавшие без вести (Кодекс бесчестия) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 32

— Да. Если будет доказано, что это мой гонорар за убийство Мамаева. Он сказал, что они могут это доказать. Что они могут доказать все.

— Не в моих правилах плохо говорить о коллегах, — заметил Сорокин. — Но иногда хочется изменить этим правилам.

— Вы изменили. Я понял.

— Да, изменил. И не жалею об этом. Очень хочется верить, что за этот совет он получит гонорар полной мерой. Там, куда мы приходим без мундиров.

— Раньше, — сказал Калмыков.

— Что вы имеете в виду?

— Он получит гонорар раньше.

— Полагаете, его замучает совесть? Не рассчитывайте, Константин Игнатьевич. Он из той породы людей, которые плохо спят только после слишком плотного ужина. Оставим это. Чем вы намерены заняться?

— Пока не знаю. Сначала нужно кое в чем разобраться. И сделать одно дело.

— Могу я чем-нибудь вам помочь?

— Можете. Мне нужен телефон следователя, который вел мое дело. Я спрашивал в прокуратуре, они не дали.

— Они и не могли дать. Следователя застрелили. Недели через две после суда над вами.

— Кто?

— Неизвестно.

— Почему?

— Неизвестно.

— Как это произошло?

— Ночью, на Рязанском шоссе, километрах в пятидесяти от Москвы. Его нашли мертвым в салоне его «БМВ».

— Ограбление?

— Нет.

— Это связано с моим делом?

— Может быть. В этой истории много вопросов и нет ответов. Откуда у него появилась новая «бээмвуха»? При его-то зарплате. Прокурор говорил мне, что следователь вроде бы вышел на след того, кто вас нанял. «БМВ» — это могло быть платой за старание. Или за молчание. А убийство? Не знаю. Гарантией молчания? Все может быть. Но это всего лишь мои предположения, — предупредил Сорокин. — Преступление не раскрыто. «Висяк». И мне почему-то кажется, что оно так и останется «висяком».

Калмыков немного помолчал и встал.

— Спасибо, что приняли меня, — вежливо произнес он.

— Не стоит благодарности, — отозвался судья. — Я позвоню в архив. Скажу, чтобы вам разрешили ознакомиться с вашим делом.

— Не нужно. Это был предлог. Я хотел поговорить с вами.

— Помог вам разговор?

— Да. Все, что я хотел узнать, я узнал.

— Ну и прекрасно. — Судья Сорокин поднялся из-за стола, чтобы проводить посетителя до двери. — Я рад, что все это для вас уже позади. Поверьте, искренне рад. У меня осталось очень тяжелое чувство от того суда. В детстве бабка мне говорила: не делай этого или того, рука отсохнет. Я, конечно, делал. А потом смотрел на руку: неужели отсохнет? Такое же чувство у меня было, когда я подписывал вам обвинительный приговор. Желаю удачи, Константин Игнатьевич.

Судья протянул руку, но она повисла в воздухе.

— Вы не хотите пожать мне руку? — удивленно спросил Сорокин.

Калмыков немного помедлил и ответил на рукопожатие. Так, как это делают на Востоке: взял руку судьи обеими руками, подержал и выпустил. Ладони у него были сухие и точно бы заряженные электричеством.

— Вот вы и отпустили мне мои грехи, — с усмешкой констатировал Сорокин. — Может быть, теперь меня перестанет мучить бессонница.

— Перестанет, — без улыбки ответил Калмыков. — Скоро.

Он вышел. Судья Сорокин остановился у окна. Асфальтовая площадка под окном была засыпана желтыми и красными листьями кленов. Листья были и на крыше белой «Тойоты Короллы», одиноко стоявшей перед судом. К машине подошел Калмыков, сел в нее и выехал в переулок. Тотчас тронулась с места припаркованная на другой стороне переулка темно-вишневая «Вольво-940» и скользнула за «Тойотой».

Сорокин вернулся к прерванным приходом Калмыкова делам. Почему-то он чувствовал себя обессиленным, как будто перекидал кубометры снега. Но прежде чем взяться за ожидающие его подписи бумаги, вызвал секретаршу:

— Пригласите инженера, мой компьютер завис.

— Он ушел, — сказала она.

— Кто? Инженер?

— Нет, этот человек. Мой компьютер заработал. Ваш тоже должен работать.

Сорокин щелкнул мышью. Картинка на мониторе сменилась.

— В самом деле, — отметил он. — Надо же, какое совпадение.

— Это не совпадение, Алексей Николаевич, — возразила секретарша.

— А что?

— Я не знаю. Но мне почему-то страшно. С вами все в порядке?

— Спасибо за беспокойство. Со мной все в порядке. Идите работайте.

Секретарша ушла. Сорокин внимательно прочитал очередной документ, взял «паркер», но поставить подпись не смог. «Паркер» выскользнул из пальцев. Он помассировал руку и повторил попытку. Пальцы не сжимались.

На следующее утро он уже не мог держать ложку. Вечером не смог сжать правую руку в кулак.

— Это нервы, голубчик, нервы, — успокоил его главврач ведомственной поликлиники. — Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия. Назначим вам физиотерапию, массаж. И будете, как огурчик. А пока посидите на бюллетенчике, отдохните. И на всякий случай обследуйтесь в институте неврологии. Просто так, на всякий пожарный.

Вернувшись из поликлиники, Сорокин неожиданно для себя решил позвонить адвокату Кучеренову. В коллегии сказали, что он болен. Домашний телефон долго не отвечал, потом трубку взяла жена. Сорокин представился и попросил пригласить адвоката к телефону.

— Он не может подойти к телефону, — ответила она.

— Вы не будете возражать, если я подъеду? Мне очень нужно поговорить с ним.

— Он не сможет поговорить с вами. Он не может говорить.

— Почему? — спросил Сорокин, холодея от жуткого предчувствия.

— Потому что он вообще не может говорить! Я вам русским языком сказала! Он не может говорить! Он может только мычать!

Сорокин осторожно положил трубку. Он держал ее левой рукой. Правая висела плетью. Мышцы на ней обмякли, превратились в тряпочки.

Рука отсыхала.

И судья Сорокин понял, что означала фраза Калмыкова о том, что его скоро перестанет мучить бессонница.

Потому что бессонница не мучит мертвых.