Их было семеро… - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" - Страница 48

— Нормалек, — сообщил он. — Вычислил. Не матерился, трубку не швырял, положил аккуратно. А потом взял три двойных коньяка, слил в один стопарь и прямо у стойки засадил без закуси. Бармен даже ахнул: «Браво, Леон!» Лет сорок пять, толстый, усатый, похож на армянина, — продолжал Муха. — Свободно говорит по-гречески и по-английски. Живет один в отеле «Малага», это по нашей улочке, четыре квартала вверх. Номер на втором этаже, в два окна. Один вход из отеля, второй снаружи, по лестнице на балкон. Я почему знаю? Он сначала торкнулся в отель, там было заперто, пошел по лестнице, долго возился с ключом. Вот тут матерился.

— Он тебя не заметил? — на всякий случай спросил я.

— Куда ему! Он так набрался, что вышагивал, как памятник самому себе!

Тут же на листке Муха набросал план: отель, сад, парковка машин, подъездная дорога. Утром проверили: все сошлось. Пока резидент отмокал в море, Док зашел к хозяину отеля и, прикинувшись новым русским, утомленным «Плазами» и «Шератонами», изъявил желание снять в этом тихом отеле угловой номер на втором этаже, с выходом в апельсиновый сад. Но выяснилось, что этот номер месяц назад занял бизнесмен из Никосии господин Леон Манукян, оплатил его до сентября и вряд ли он согласится переселиться даже в двухкомнатный апартамент за те же деньги, так как этот номер ему тоже очень понравился и он даже ждал полторы недели, пока он освободится.

Так-так. Месяц назад. Ждал. Чем ему, интересно, так показался этот номер?

Для задуманной нами комбинации нужны были две маски типа «ночь» или хотя бы вязаные шапочки, дырки для глаз сами проделали бы. Но ни в одной лавке на набережной таких шапочек не нашлось, не сезон для шерстяных вещей. Пришлось купить две поросячьи маски из папье-маше. Прикинули. Ничего, не хуже «ночи». Жутковатое зрелище: две розовые неподвижные свинячьи хари на лицах убийц. Только бы этот Леон не набрался сверх меры, а то решит, что у него приступ белой горячки, и переполошит весь отель. Значит, первым делом нужно будет заткнуть ему рот.

Около восьми вечера Муха сообщил по рации, что объект вышел из отеля, спустился в бар «Бейрут» и занял тот же столик, за которым сидел вчера. Играет в нарды с каким-то греком, пьет местное сухое вино «паломино». Хорошо все-таки быть резидентом на Кипре. Но не всегда. Нынче, например.

Пришел Трубач, доложил: все в порядке, в гараже на другом конце Ларнаки взял напрокат фургончик, вроде уазовской «санитарки», подогнал к отелю «Малага».

Время еще было, вряд ли резидент выберется из бара раньше полуночи, поэтому пару раз проиграли ситуацию на пальцах, пытаясь понять, где могут быть слабые места. Артист даже заворчал:

— Все ясно, жеваное жуем! В Чечне так не просчитывали варианты!

— Отставить! — приказал я. — Просчитывали. Поэтому и уцелели. А здесь не Чечня!

— Про то и говорю.

— Здесь хуже. Там мы хоть знали, кто враг.

Артист промолчал и ушел в свой номер. Мне даже показалось, что он обиделся. Но когда минут через сорок он вновь появился в апартаменте «Зет», его было не узнать. Он был в тех же джинсах, в той же ковбоечке, расстегнутой до пупа, так же, как и раньше, причесан. Но вид у него был такой, что хотелось немедленно, без единого слова, врезать ему по морде, вбить вместе с зубами в пасть эту наглую усмешечку, самодовольную, хамскую. Мы уставились на него, как бараны. Он презрительно оглядел нас, цыкнул зубом и лениво спросил:

— Ну что, фраера, будем базлать или на дело бежим?

— Неплохо, — оценил я. — Но на тебе будет маска.

— Демонстрирую. — Артист отвернулся, напялил поросячью рожу, надвинул на глаза полотняный кепарик и вновь повернулся к нам. — Наводи, бугор, кому кадык вырвать?

И выщелкнул лезвие ножа. Причем нож держал не перед собой, как бандюги в фильмах, а в опущенной руке, словно бы прятал его до времени.

Док обошел вокруг Артиста, как вокруг памятника, внимательно его оглядывая, удовлетворенно заключил:

— Если бы я был Леонидом Давыдовичем из театра «Альтер эго», то сказал бы: верю.

— То-то! — ухмыльнулся Артист. Вышел на связь Муха:

— Объект взял вторую бутылку «паломино». В нарды больше не играет. Просто сидит, кайфует. Я взглянул на часы и поднялся.

— Пора!..

…И вот уже второй час мы с Трубачом лежим в апельсиновом саду, окружающем отель «Малага», и ждем, когда резидент какой-то там российской разведки Леон Манукян покончит, наконец, с «паломино» и отбудет в свой номер на заслуженный отдых. В саду тихо, лишь шелестит бриз в листве да позванивают цикады, словно пробуя голоса перед дружным всенощным хором. Музыка с набережной почти не слышна, зато сверху, с трассы, соединяющей Ларнаку с шикарным курортным Лимасолом, время от времени доносится шум машин. В свете фонарей белеют стены отеля, в половине номеров то ли никого нет, то ли уже легли спать. Два окна в угловом номере на втором этаже тоже черны. Но я не стал бы клясться, что там никого нет. Как раз наоборот: там затаились Артист и Боцман, потеют в своих поросячьих масках и прислушиваются к фону в динамике рации. Еще час назад их тени скользнули по белой стене отеля, минуты две Боцману понадобилось, чтобы справиться с замком балконной двери, потом в окнах мелькнул отблеск карманного фонаря и тут же исчез. Порядок.

Трубач перекатился ко мне и сказал на ухо, показав подбородком куда-то вверх:

— Апельсины, а? Эдем! Мог ты себе такое представить? А запах, слышишь?

— Лавровый лист, — так же негромко ответил я.

— Точно. Вот бы набрать.

— На суп?

Трубач шумно вздохнул — как автобус, закрывающий двери.

— Приземленный ты человек! На венок!

И откатился на место.

Да, Эдем. И всего пару с лишним месяцев назад, в гари стылых пожарищ и приторном тлене Грозного, даже вообразить было невозможно, что есть на земле такие места и мы можем там оказаться. И все-таки оказались. Только не нежимся голыми в кущах, прикрываясь фиговыми листками, а пластаемся на земле, стирая муравьев, наползающих на шею и щеки. И слева на грудь давит рация, а в правое бедро воткнулась острым углом пластмассовая коробка электрошокового устройства вроде отечественного «Удара», только мощней на сколько-то тысяч вольт. И то не так, и это не так. А бывает ли вообще, чтобы все так?

Мои размышления о несовершенстве жизненного порядка прервал голос Мухи — такой громкий, что я поспешно выкрутил регулятор рации почти до нуля.

— Клиент отплыл, — сообщил Муха. — Как поняли?

— Понял тебя, — ответил я. — Всем. Оставаться на приеме. На связь выходить только в крайнем случае. Артист?

— Ясно.

— Муха?

— Ясно.

— Док?

— Понял.

Чтобы создать у соседей по пансионату эффект нашего присутствия, Дока мы оставили в моем апартаменте перед орущим телевизором, настроенным на канал «НТВ плюс». «НТВ плюс» транслировался со спутника на Израиль, но и на Кипр сигнал доходил. Поэтому ответ Дока прозвучал, как из комнаты, наполненной собравшимися на вечеринку гостями.

— Конец связи, — сказал я и выключил рацию.

Резидент показался в просвете улочки минут через двадцать. Шел он довольно твердо, хоть и без особой легкости. «Паломино», видно, какое-то действие все-таки оказало. Серый фургончик, припаркованный возле отеля, не вызвал у него интереса. Он обошел машину, пересек небольшой двор и по наружной лесенке поднялся на свой балкон. Дверь открылась, закрылась, вспыхнул свет, на тюлевых шторах мелькнули тени. Минуты через две шторы раздвинулись и просторные фрамуги окон уползли вверх. Это был знак нам. Мы одним духом взлетели на балкон и притаились под окнами, скрытые от постороннего взгляда панельной оградой.

Из номера доносилось какое-то сдавленное мычанье. Потом раздался голос Артиста:

— Замри, лаврушник! Два раза не повторяю!

Я осторожно заглянул в окно. Номер был большой, с двуспальной кроватью и белой мебелью. В одном из кресел сидел рыхлый смуглый мужик со связанными ногами и руками, примотанными к подлокотникам кресла тонким шнуром. Рот вместе с усами был заклеен плотной широкой лентой-липучкой, черные волосы вздыблены, выпученные глаза наполнены ужасом. Перед ним стоял Артист и у самого его носа поигрывал ножом.