Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Ганфштенгль Эрнст - Страница 26

Самое последнее место, куда бы мне пришла мысль пойти, – это мой собственный дом в Уффинге, где меня наверняка ждали, чтобы арестовать. К своему удивлению, мне сообщили, что Гитлер выбрал как раз это место для своего укрытия. Конрад Хайден изложил совершенно искаженную версию этого эпизода, в котором предположил, что в тот момент в доме жила моя сестра и что Гитлер следующие сорок восемь часов провел в ее постели. Ничего похожего на правду. Моя сестра Эрна оставалась в Мюнхене, и, хотя по семейным причинам дом в Уффинге был зарегистрирован на ее имя, единственными жильцами там были моя жена, которая находилась на первом месяце беременности нашей дочерью, Эгон и служанка. Гитлер определенно испытывал одну из своих стерильных страстей к Елене, но она относилась к его экзальтации скорее как доктор относится к пациенту.

Поздно вечером путча в дверь кто-то постучал, и на пороге стояли Гитлер, доктор Вальтер Шульце – медик одного из батальонов CA, и еще два-три человека. Вывихнутое плечо Гитлера повисло, и он испытывал серьезную боль. Дело в том, что его вправили до конца только в ландсбергской тюрьме, куда он прибыл три-четыре дня спустя, и понадобился более качественный писатель, чем Хайден, чтобы объяснить, как человек с вывихнутым плечом мог провести следующие два дня в том же стиле, что и Тангейзер в Венусберге.

Гитлер спросил, не может ли он остаться на ночь. Моя жена, будучи в полном неведении в отношении происходящего, впустила его, а другие ушли. Она отвела ему маленькую спальню на чердаке, которую я забил своими книгами, а сама спала внизу с Эгоном и служанкой. Гитлер был совершенно угнетен и бессвязно говорил, но ей удалось составить по кусочкам нечто вроде отчета о том, что произошло. Одной из его главных тревог была убежденность, что его телохранитель Граф, который бросился вперед, чтобы заслонить Людендорфа и Гитлера в момент, когда полиция открыла огонь, погиб. На самом же деле этот человек, хотя и будучи тяжело ранен, выздоровел. Позднее по причинам, которые я так и не смог ни понять, ни простить, Гитлер просто уволил Графа, приняв на его место некую грубую личность по имени Джулиус Шауб, и больше не обращал на него никакого внимания.

На следующее утро моя жена сказала ему: «Господин Гитлер, ради вашего блага вы должны поискать другое место, чтобы спрятаться. Полиция наверняка придет сюда, может быть, просто в поисках моего мужа, а это слишком большой риск». Это он отчетливо понимал. По плану ему надо было дождаться приезда машины Бехштайнов, которая забрала бы его и увезла в безопасное место. Поэтому на данный момент он остался, большую часть дня проведя на чердаке в спальне, где кровать была покрыта двумя английскими пледами, которые я приобрел еще в студенческие дни, а он взял их потом с собой в ландсбергскую тюрьму.

В субботу после полудня появился еще один посетитель. Это был «друг» Грайнц, садовник Геринга, к которому я питал столь обоснованные подозрения. Он попросил разрешения поговорить с Гитлером, но, когда моя жена ответила ему, что Гитлера нет, он ушел и провел ночь на постоялом дворе Уффинга. У меня не было ни малейших сомнений, что он навел полицию на следы Гитлера, потому что вечером в воскресенье перед домом появилась пара грузовиков, набитых жандармами в зеленой униформе. Моя жена поспешила наверх, на чердак, и застала Гитлера в состоянии безумия. Он вытащил здоровой рукой револьвер и воскликнул: «Это конец! Но я никогда не позволю этим свиньям схватить меня. Я лучше сам застрелюсь!» Так случилось, что я научил свою жену одному из немногих трюков, чтобы выдернуть пистолет из чьих-то рук. Движения Гитлера были неловкими из-за вывихнутого плеча, и ей удалось отобрать у него эту штуку и засунуть ее в бочку с мукой объемом в два центнера, которую мы держали на чердаке для борьбы с периодически повторяющимися перебоями.

Гитлер несколько успокоился и через несколько минут уселся и нацарапал на листе бумаги политическое завещание. Розенберг назначался лидером партии, а Аман – его заместителем, Герман Эссер и Юлиус Штрайхер – другими членами квадрумвирата. Ниже Гитлер написал: «Ганфштенглю быть ответственным за сбор средств для партии», хотя откуда я должен был еще добывать эти деньги, для меня было загадкой. Более того, мне не по нраву была компания, в которой я оказался. О Геринге вообще не было упоминания, это было началом долгого периода затмения, во время которого Гитлер, все еще страдая от двойной игры фон Лоссова, вынес приговор почти всем членам офицерского класса как совершенно ненадежным личностям.

К этому времени у дверей появились какой-то лейтенант с парой жандармов. Они только что побывали на ферме моей матери, которая располагалась поблизости, где кололи штыками стога сена, разыскивая Гитлера, но сейчас были уверены в своем источнике сведений. Гитлер спустился вниз и не оказал физического сопротивления, но на пределе своих голосовых связок обрушил на них оскорбительные выпады, обвиняя их в нарушении присяги, потворстве расколу Германии и тому подобном, в том же духе. Лояльность полиции в предыдущие три-четыре дня менялась, как флюгер, по распоряжению ее старших офицеров. Посему они произнесли свои извинения и вежливо увели его.

Почти несомненно, что Гитлер мог сбежать в Австрию, если бы хотел этого, и, хотя мы никогда не обсуждали эту тему в деталях, справедливым будет допустить, что у него были особые причины не делать этого. По прошествии лет во время аншлюса гестапо немедленно направилось в управление венской полиции и реквизировало ряд досье. Одно из них, я в этом убежден, имело отношение к Гитлеру и датировалось еще теми днями его юности в этом городе, хотя какие обвинения были выдвинуты против него, мы, вероятно, никогда не узнаем. А на самом деле машина Бехштайнов в конце концов приехала к дому в Уффинге – через полчаса после его ареста.

Глава 6

Сумрак в Ландсберге

Те из нас, кто сбежал в Австрию – Геринг, Эссер, Россбах и я сам, – скоро вошли в контакт друг с другом, и я смог обменяться новостями с женой. Мы получили весть от адвоката Гитлера Лоренца Род ера, что нам надо, насколько возможно, держаться подальше, потому что всякое прибавление к списку арестованных только усугубит проблемы защиты. Геринга я отыскал в госпитале в Инсбруке. Он в самом деле был тяжело ранен, хотя, когда я увиделся с ним, худшее для него было позади. Он рассказал мне, как ему удалось уползти и спрятаться, когда его ранило, за одним из монументальных львов, стоящих перед «Резиденц-палас». Кто-то из коричневорубашечников потом отнес его к первому встречному доктору на Резиденцштрассе, которому случилось быть евреем, и на протяжении многих лет после этого Геринг тепло отзывался о его доброте и искусстве. Геринг никогда не был из этих безумных антисемитов нацистской партии и как один из бесспорно арийских членов гитлеровского окружения был наименее пылким толкователем их расистских идей.

Из Мюнхена его тайно переправили на границу, а в Инсбруке оперировали. Он испытывал сильную боль, и приходилось ему дважды в день вводить морфий. Впоследствии всегда утверждали, что он потом стал наркоманом. У меня нет никаких личных и позитивных доказательств этому, но его лечение в госпитале Инсбрука, вполне вероятно, стало отправной точкой для этой привычки.

Я вернулся с Карин в ее гостиницу и, к своему удивлению, обнаружил, что она живет весьма роскошно. Мы, остальные беглецы, ходили как бродяги, но у Герингов такого никогда не было, и их выставление роскоши напоказ вызывало в партии большую неприязнь. У него просто не было понятия о цене денег, и, когда он в конце концов покинул Австрию, отправившись через Венецию в Швецию, я помог оплатить эту поездку. В ответ я получил скудные слова благодарности, но денег своих так и не увидел. И все же это не вызывало обиды. Он был очень привлекательным, бесшабашным парнем, который может выйти в таких делах сухим из воды. Во многих отношениях жаль, что он так долго был вдалеке. Это был интеллигентный, поездивший по свету человек с много более широким запасом здравого смысла, чем другие нацисты. Сейчас Гитлер был заключен в одной камере с наихудшими из них – Гессом, Вебером, Фриком и другими, действительно узко мыслящими провинциалами-доктринерами, которые в ограниченном пространстве тюрьмы смогли прочно впечатать свою опрометчивую, непродуманную идеологию в его мозги. А со вторым достойным человеком, бедным старым Дитрихом Экартом, в тюрьме случился сердечный приступ во время одного из учений, в которых начальник ландсбергской тюрьмы имитировал побеги заключенных, его выпустили на свободу, где он умер несколько дней спустя.