Челюсти - Бенчли Питер Бредфорд - Страница 41

Броди набрал номер телефона Вогэнов, и Элеонора тут же сняла трубку. «Сидела у аппарата», — подумал Броди.

— Элеонора, это Мартин Броди. Вы звонили?

— О да. Ужасно неудобно беспокоить вас, Мартин. Если вы предпочитаете…

— Нет, у меня есть время. Так что вы хотели сказать?

— Это… ну, я звонила вам потому, что Ларри, как мне известно, разговаривал сегодня с вами. Я подумала, может, вы знаете, не случилось ли чего.

«Она не в курсе дела, — подумал Броди. — Но будь я проклят, если Элеонора Вогэн узнает что-нибудь».

— А что произошло? О чем это вы?

— Не знаю, как начать, но… ну, Ларри, как вам известно, пьет мало. И очень редко. По крайней мере, дома.

— И?

— Сегодня вечером, вернувшись домой, он не произнес ни слова. Просто прошел в кабинет и, как мне кажется, выпил почти бутылку виски. Сейчас он спит в кресле.

— Я бы не стал тревожиться, Элеонора. Вероятно, что-то его беспокоит. Все мы попадаем в тиски время от времени.

— Я понимаю. Только… с ним что-то стряслось. Я это чувствую. Он сам не свой вот уже несколько дней. Я подумала, может быть… вы его друг. Вы не знаете, что с ним такое?

«Друг», — подумал Броди. Почти тоже самое сказал Вогэн, но он выразился точнее: «Мы когда-то были друзьями».

— Нет, Элеонора, не знаю, — соврал Броди. — Впрочем, я поговорю с ним, если хотите.

— В самом деле, Мартин? Я буду очень признательна. Но… пожалуйста… не упоминайте, что я вам звонила. Он не любит, когда вмешиваются в его дела.

— Не беспокойтесь. Не скажу. Постарайтесь ненадолго уснуть.

— Ничего, если он останется в кресле?

— Конечно. Только снимите с него ботинки и набросьте одеяло. Все будет в порядке.

Пол Леффлер стоял за прилавком своей закусочной, поглядывая на часы.

— Без четверти девять, — сказал он своей жене Розе, пухленькой симпатичной женщине, которая клала масло в холодильник. — Что ты скажешь, если мы закроемся на пятнадцать минут раньше?

— После такого удачного дня, как сегодня, я согласна, — ответила Роза. — Восемнадцать фунтов колбасы! Когда это было, чтобы за день продавали восемнадцать фунтов колбасы?

— А швейцарского сыра, — добавил Леффлер. — Разве когда-нибудь случалось, чтобы нам не хватило швейцарского сыра? Несколько таких деньков — и мы бы недурно заработали. Ростбиф, ливерная колбаса — все идет! Словно отдыхающие сговорились покупать бутерброды только у нас.

— Подумать только: приезжают из Бруклина, Истгемптона. Один отдыхающий сказал, что приехал из Пенсильвании только ради того, чтобы посмотреть на акулу.

— Разве у них в Пенсильвании не водятся акулы?

— Кто знает? — сказал Леффлер. — У нас становится, как на Кони-Айленде.

— Городской пляж уже, наверное, похож на свалку.

— Ну и ладно. Мы заслужили один-два хороших дня.

— Я слышала, пляжи снова закрыли, — заметила Роза.

— Да. Я всегда говорил: пришла беда — отворяй ворота.

— О чем это ты?

— Так, ни о чем. Давай сворачиваться.

Глава 11

Океан застыл, словно студень. Ни малейшего ветерка. Солнце пронизывало своими лучами струившиеся волны нагретого воздуха. Порой одинокая крачка вдруг бросалась вниз за добычей и снова взмывала вверх, а на воде еще долго расходились круги.

Катер, казалось, замер, едва заметно двигаясь по течению. На корме в кронштейнах торчали два спиннинга, проволочные лесы разрезали маслянистую пленку, которая тянулась за судном, уходя на запад. Хупер сидел на корме рядом с бадьей галлонов на двадцать — в ней была приманка. Каждые несколько секунд ихтиолог окунал черпак в бадью и опрокидывал его содержимое за борт.

В носовой части катера двумя рядами громоздилось десять деревянных бочонков величиной с четверть пивной бочки. Каждый опутан крепкой пеньковой веревкой толщиной в три четверти дюйма. Ее остальная часть длиной в сотню футов свертывалась в моток. К самым концам веревок были привязаны стальные гарпуны.

Броди сидел на вращающемся стуле, привинченном к палубе, и боролся с дремотой. Ему было жарко, он обливался потом. Целых шесть часов ни малейшего ветерка. Сзади шея у Броди сильно обгорела, и всякий раз, когда он поворачивал голову, воротничок форменной рубашки царапал чувствительную кожу. Броди остро ощущал запах своего пота, который, смешиваясь со зловонием рыбьих потрохов и крови, вызывал у него тошноту. Он чувствовал, что ввязался не в свое дело.

Броди посмотрел на ходовой мостик. Там стоял Куинт. На нем были белая трикотажная майка, старые, выцветшие голубые джинсы, белые носки и поношенные кеды.

Броди подумал, что Куинту, наверное, около пятидесяти, и хотя, безусловно, владельцу катера когда-то было двадцать и когда-нибудь стукнет шестьдесят, полицейский не мог представить его другим. Куинт казался очень худым — при своем почти двухметровом росте он весил килограммов восемьдесят. Он был совершенно лысый, не бритый, а именно лысый, без малейших признаков растительности на голове, словно так и родится — без волос. Когда солнце стояло высоко и припекало, он надевал кепи морского пехотинца; заостренное лицо хозяина катера было обветрено. Длинный прямой нос Куинта бросался в глаза. Когда Куинт смотрел с мостика вниз, он точно задевал взглядом кончик носа. У хозяина катера были самые темные глаза, какие Броди когда-либо приходилось видеть. От ветра, соли и солнца кожа на лице Куинта загорела и покрылась морщинами. Он пристально, почти не мигая, смотрел за корму — по воде расплывалась маслянистая пленка.

По груди Броди стекала струйка пота, и он передернулся от неприятного ощущения. Затем повернул голову, сморщившись от острой боли в шее, и посмотрел на пленку.

Солнечный свет, отражаясь от маслянистой глади, резал глаза, и Броди отвернулся.

— Вам солнце не бьет в глаза, Куинт? — спросил он. — Неужели вы никогда не носите темные очки?

Куинт взглянул на него.

— Никогда, — отрезал хозяин катера.

Его голос звучал безразлично: ни дружески, ни враждебно. И не располагал к беседе.

Но Броди было скучно и хотелось поболтать.

— Почему?

— Они мне не нужны. Я вижу мир таким, какой он есть.

Броди посмотрел на часы. Было начало третьего: через три-четыре часа они на все махнут рукой и отправятся обратно.

— У вас часто выпадают пустые дни?

Утреннее возбуждение прошло, — ждать было нечего, и Броди считал, что сегодня они уже не увидят акулу.

— Как «пустые»?

— Такие, как этот. Сидишь целый день — и ничего не происходит.

— Случаются.

— И вам платят, даже если день пройдет даром?

— Конечно.

— Даже если ни разу не клюнет?

Куинт кивнул:

— Это бывает не слишком часто. Обычно какая-нибудь рыба да клюнет. Или подцепишь чего.

— Подцепишь?

— Ну да, железкой. — Куинт указал на гарпун, лежащий на носу катера.

— И кого же вы цепляете, Куинт? — спросил Хупер.

— Всех рыб, что проплывают мимо.

— Вот как? Я не…

— У кого-то клюет, — оборвал его Куинт.

Броди посмотрел из-под руки за борт, но пленка везде оставалась неподвижной: ни волны, ни даже мелкой ряби.

— Где? — спросил Броди.

— Подождите секунду, — сказал Куинт. — Сейчас увидите.

С легким металлическим шелестом проволочная леса на правом спиннинге поползла вниз, врезаясь в воду прямой серебристой линией.

— Берите спиннинг, — сказал Куинт полицейскому. — Когда я дам знак, ставьте катушку на стопор и подсекайте.

— Это акула? — спросил Броди.

От мысли, что наконец-то он встретится лицом к лицу с этой рыбиной, с этим чудовищем, ночным кошмаром, у Броди забилось сердце. Во рту пересохло. Он вытер руки о брюки, вынул спиннинг из кронштейна и зажал его между ног, продолжая сидеть на стуле.

— Белая? — рассмеялся Куинт лающим смехом. — Нет. Какая-то мелочь. Малость потренируйтесь, пока ваша рыбина не найдет катер. — Куинт понаблюдал за леской еще несколько секунд, затем приказал: — Подсекайте!