Брянский капкан - Михайловский Александр Борисович - Страница 11

– Ну, шо скажешь, Сэмён? – Ковпак задумчиво пошевелил небольшой, чуть тлеющий костерок длинным кривым дрючком.

– Это ты о чем, Сидор Артемьевич? – переспросил его Руднев, устало глядя в рдеющие угли.

– Та обо всем, – уклончиво сказал Ковпак, – об этом майоре из ОСНАЗа, о нынешнем ходе войны та о новой политике партии. Даже генерал Деникин сейчас уже не белогвардейская сволочь, а свой человек и наш союзник в кровавой борьбе с гитлеровцами. А сколько мы с тем Деникиным тогда воевали? Сколько он у нас тогда крови выпил, гадина белогвардейская?

– Так то было тогда, – Руднев развел руками. – Сейчас совсем другое дело. Нынче политика партии такова, что тот, из бывших беляков, кто против Гитлера, тому прощение и искупление в бою, а кто воюет за фашистов, того к стенке без суда и следствия.

– Это-то понятно, – вздохнул сидящий напротив Ковпака Базыма. – Весь вопрос в том – не размоем ли мы таким образом фундамент нашей советской власти?

– Думаю, что нет, – ответил Руднев, – поворот политики партии в отношениях с бывшими белогвардейцами ничем советскому строю не угрожает. Опасность заключается в другом – в самоуспокоении дутыми цифрами в отчетах, в бюрократизме и формализме отдельных товарищей и их бездушном отношении к людям. Прошлым летом мы все сами видели, к чему может привести такой подход к делу, когда даже товарищ Сталин в сердцах сказал, что мы по разгильдяйству чуть было не потеряли все завоевания Великого Октября.

– Да уж, – задумчиво почесал затылок Базыма, – тут крыть нечем. В нашей партизанской жизни такой формальный подход в первую очередь неприемлем. Или мы не видали таких командиров отрядов, что чувствуют себя в немецком тылу этакими удельными князьями, и никто им не указ. Другие же бьются с врагом, не имея ни опыта, ни умения, и гибнут почем зря, и губят при этом людей.

– Товарищи командиры, – сказал Николай Бесоев, бесшумно подошедший к костру, – разрешите присоединиться к вашей честной компании?

– Присоединяйся, хлопче, – кивнул Ковпак, – да и сидай, где стоишь. Мы люди простые, в академиях не обучались. Вот смотрю я на тебя уже второй день и никак не могу понять, чи ты наш, совецкий, чи иностранец какой?

– Товарищ Ковпак, – усмехнувшись, сказал Бесоев, – о том, кто я такой и откуда взялся, во всех подробностях знают только товарищи Сталин и Берия. В отношении всех прочих лиц я давал подписку о неразглашении государственной тайны без особого на то разрешения товарища Верховного Главнокомандующего.

– Вот, значит, как, хлопче? – задумчиво сказал Ковпак, закончив шуровать в углях костра.

– Да, товарищ партизанский командир, именно так, – улыбнулся Бесоев, – даже и через пятьдесят лет после моей смерти говорить об этой тайне будет нельзя.

– Интересно у тебя получается, – сказал Ковпак, – так ты хоть нам скажи, чи ты за совецку власть, чи против? А то тут некоторые сомневаются, особенно после того, как ты давеча обозвал жопой с ушами самого первого секретаря ЦК Коммунистической партии Украины товарища Хрущева.

– Бывшего первого секретаря и бывшего товарища, – поправил Ковпака Бесоев, – и если бы вы о нем знали, что знаю я, то обозвали бы его, наверное, и похлеще меня. А вообще, я за советскую власть. За нее я сражаюсь и за нее, если надо будет, и голову сложу.

Только вот какая штука, товарищ Ковпак. Комиссар Руднев правильно только что сказал, что угроза советской власти может быть только внутри ее самой. В любом деле нет ничего страшнее бюрократа, облеченного властью и преисполненного осознанием собственной важности и непогрешимости. Сейчас эти люди попрятались на теплых и хлебных местах в эвакуации или нашли безопасные должности в тылу. Но будьте уверены, что после того, как мы победим, они снова повылезут на свет божий и начнут, расталкивая друг друга локтями, лезть наверх, во власть. И именно такие люди, решив вдруг, что немцы им дадут больше, чем родная советская власть, пользуясь моментом, переходят на сторону врага, в то время как многие из так называемых «бывших» насмерть бьются с напавшим на нашу Родину врагом.

– Постой, постой, хлопче, – остановил его жестом Ковпак, – то, что среди наших бывших товарищей встречаются первостатейные гады, пошедшие в полицаи и бургомистры, так это я и без тебя знаю. Некоторых иуд я даже лично приказывал вздернуть на осине, ибо по-другому с ними нельзя. Ты вот лучше мне другое скажи… Ты так уверен в нашей победе, раз говоришь, не «если мы победим», а «когда мы победим»… Ведь так?

– Да, Сидор Артемьевич, – кивнул Бесоев, – я уверен в нашей победе над фашистами, как говорят в народе, на все сто.

Ковпак хитро прищурился:

– Так, может, товарищ гвардии майор ОСНАЗ, ты и дату точную знаешь?

Бесоев развел руками в знак признания своего поражения в споре с настырным стариком.

– Вот теперь, диду, – сказал он, – я понимаю, за что вас так люто ненавидят немцы. Экий вы настырный. Точной даты нашей Победы я не скажу, поскольку сам ее не знаю, но один маленький секрет раскрыть могу. Вопрос сейчас стоит не так, что нам надо победить фашистов любой ценой. Вопрос сейчас заключается в том, что нам победить надо с как можно меньшими потерями в людях, которые есть наш золотой фонд. И победить надо так, чтобы из Европы к нам никогда бы никто не приходил с мечом…

– Ну, Сэмён, что скажешь теперь? – с хитрой улыбкой, покачивая головой, спросил Ковпак. – Хочу услышать твое комиссарское слово. Как все сказанное товарищем майором ОСНАЗа сообразуется с политикой нашей партии?

– Хорошо сообразуется, – сказал Руднев, подняв с земли свою фуражку и вытряхнув из нее нападавшую сверху хвою, – даже очень хорошо. Немец – противник очень серьезный, но бить его вполне можно, это мы и сами знаем. Контрнаступление под Москвой, освобождение Крыма, разгром немцев на юге, освобождение Пскова, Риги и Таллина, снятие блокады с Ленинграда – все это показало, что фрицам теперь скоро придет конец. А раз так, то наше с тобой дело, Сидор Артемьевич, в точности исполнять все приказы Верховного Главнокомандования, а также указания партии и правительства. А тем, кто из нас больше любит советскую власть, мы будем считаться после Победы. Если, конечно, доживем.

– Обязательно доживем, – убежденно сказал Бесоев, – ну не можем мы не дожить до Победы, не имеем на то права. Я как раз ведь сюда и прибыл для того, чтобы помочь вам обучить людей таким образом, чтоб потери вашей бригады в боях были как можно меньше, а вражеские, наоборот, как можно больше. Как говорил товарищ Ленин: «Наш лозунг должен быть один – учиться военному делу настоящим образом». Впереди и у нас и у вас еще много-много серьезных дел, и нынешняя операция – это лишь только их начало.

– Вот, Сидор Артемьевич, – сказал Руднев, – вот тебе и ответ на твой вопрос. Так ли нам важно, кто этот человек и откуда, если об этом знает сам товарищ Сталин, а сам он бьет гитлеровцев так, что любо-дорого смотреть. Надо будет сказать бойцам, чтобы не интересовались этим вопросом, ибо чревато.

– Но все равно болтать будут разное, – меланхолически заметил Базыма, – пожалуй, прямой запрет только разбудит в людях любопытство.

– Пусть болтают, – сказал Бесоев, – самый надежный способ спрятать иголку это навалить поверх нее стог сена. Чем больше разных вздорных слухов, тем лучше.

– И это тоже верно, – сказал Руднев, поднимаясь со ствола поваленного дерева. – Ну что, товарищи командиры, пора уже и вечерять, а то скоро снова гости прилетят, и опять будет некогда поесть. Кулеш у кашеваров, наверное, уже упрел.

– Хай так и будэ, – сказал Ковпак, кряхтя и держась за спину, поднимаясь на ноги с пенька, на котором сидел. – Наше дело – лупить фрицев так, чтобы забыли, в какой стороне света их неметчина.

До рассвета оставалось еще несколько часов, но первые голосистые петухи уже разнесли всем окрест благую весть о том, что утро уже близко. Гвардии майор Эндель Пусэп не чувствовал утренней сырости и прохлады. Он был обмундирован в теплый меховой летный комбинезон и унты для дальнего полета на больших высотах. Кабина советского дальнего бомбардировщика Пе-8 еще не была герметична, и на больших высотах экипаж в полной мере ощущал все прелести пониженного давления, кислородного голодания и сорокаградусного мороза.