Тайна серебряной вазы - Басманова Елена - Страница 4

– Господин Коровкин, – обратился следователь к доктору, – мы сейчас выйдем на улицу и посмотрим, какие следы оставил преступник. Попытаемся воссоздать, так сказать, картину происшествия. А вы пока запаситесь чем-нибудь теплым – шалью что ли, шубой, – я вас кликну, когда появится возможность вынуть ребенка из корзины и осмотреть.

Следователь в сопровождении двух полицейских и управляющего, захватившего по его приказанию ручной фонарь, вышел на перекресток и повернул к витрине. Тучи окончательно заволокли небо, пронизывающий ветер и мелкая неприятная пороша усугубляли тягостные чувства участников странной процессии. Следователь остановил настороженных спутников движением руки, взял фонарь у управляющего и стал по все уменьшающейся дуге обследовать припорошенный снежком тротуар, приближаясь к витрине. Иногда он наклонялся и бросал на землю вынутые из кармана пестрые фасолины. Подвижные губы его слегка шевелились, как будто он что-то постоянно про себя проговаривал. Подойдя вплотную к приоткрытым ставням, он внимательно осмотрел дужки для замка – они оказались неповрежденными. Наконец, окинув видимое пространство пристальным взором, Карл Иваныч велел позвать доктора.

Уже одетый в пальто и шапку, с какой-то шалью в руках, Клим Кириллович присоединился к ожидающим дальнейших указаний следователя.

– Итак, господа, – раздался от витрины глухой голос Вирхова, – прошу внимания. Вы должны очень внимательно присмотреться к . тем участкам тротуара, где я положил фасолины. Так я отметил следы тех, кто мог подходить к витрине. Скоро их заметет, а для протокола, который я попрошу вас подписать, ваши свидетельства очень важны. По ним мы начнем искать преступника. Или преступников. Итак, прошу вас, начинайте...

Карл Иваныч отошел несколько в сторону и, наклонив голову к плечу, занял позицию внимательного и заинтересованного наблюдателя.

Полицейские и будущие свидетели дотошно изучили отмеченные следователем места и сошлись во мнении, что Вирховым обнаружены два вида следов. Одни – небольшие, чуть размытые, овальные, такие обычно оставляют детские или женские валенки. Другие – громадного размера, с очертаниями, напоминающими следы сапог.

Затем следователь Вирхов подозвал всех к открытым им ставням и попросил доктора Коровкина извлечь младенца из корзины, укутать и внести в дом. В самой евангельской композиции из чучел и нависающих еловых веток, создающих как бы полутьму пещеры, никаких изъянов не обнаружилось, что засвидетельствовал сам управляющий. Он, несмотря на свою увлеченность следственным процессом, пытался, хотя и тщетно, отыскать сорванный замок, надо же было снова закрыть ставни.

– А, – махнул рукой Егор Тимофеевич. – Не случится же второй раз за одну ночь такое безобразие. И надо же так праздник светлый испортить, есть ведь на земле ироды.

– Не огорчайся, Егор Тимофеевич, – Вирхов повернул массивный подбородок к управляющему, умные внимательные глаза следователя затуманились. – Не бранись. Пойдем лучше в дом. Может, то сам Бог твоей Марфе Порфирьевне ребеночка послал. Только б живой оказался – глядишь, и усыновите сиротиночку. Все веселее будет, да и выкормите подкидыша. Божье дело.

– Божье, – согласился Востряков, – Томится от бездетности Марфа Порфирьевна. Да вот вопрос – жив ли Божий гостинец? Есть у меня большие сомнения. Мыслимое ли дело таких крох по морозу в одной пеленочке таскать, да в холодные витрины подбрасывать?

В ярко освещенной булочной стояли у прилавка сторож Митька с пальто и шапкой доктора в руках и сам доктор. Перед ними поверх шали и белой пеленки, расстеленных на прилавке, лежал самый настоящий младенец.

– Я не решился нести наверх, чтобы Марфу Порфирьевну не тревожить, – пояснил доктор, обернувшись на голоса следователя и управляющего.

– Жив ли ребеночек-то? – с надеждой спросил следователь, подходя ближе.

– Не могу понять. – Доктор приставил стетоскоп к маленькой грудке. – Кожные покровы в норме, хотя на ощупь холодные, положение головы и конечностей естественное, свойственное новорожденному. Движения грудной клетки не заметил, сердце, кажется, не прослушивается. Вроде есть что-то, а может быть, просто у меня в ушах кровь стучит.

– Уморили-таки маленькую душеньку, – тяжело вздохнул Востряков.

– Да, похоже, так, – подтвердил Вирхов, быстро и незаметно для окружающих обежав взглядом по сторонам, затем вновь воззрился на младенца. – Признаков жизни не наблюдается, дыхания нет, ручки-ножки не шевелятся. Новорожденный?

– Мальчик, новорожденный, родился живым, похоже на переохлаждение, признаков насильственной смерти нет, – ответил Клим Кириллович, все еще пытаясь обнаружить в младенце хоть какие-нибудь проявления жизни. – Как ни жаль, будем вносить в протокол. Господин доктор, вы дадите свое заключение?

– Видно, ребенок был не жилец на этом свете. Я напишу заключение. Хотя, не скрою, что-то меня тревожит, – признался нехотя Клим Кириллович.

– Ничего удивительного. – Следователь сердито сжал свой маленький рот. – Еще бы, такая ночка, тут не то что встревожишься, а вообще голову потеряешь. Напишите свое заключение, мы приобщим его к протоколу. И – прошу вас считать себя свободным от нашего общества. Труп найденыша мы отправим в морг Обуховской больницы. Сегодня же приступим к розыскным мероприятиям. Благодарю вас за помощь.

Доктор Коровкин собрал свои медицинские принадлежности в саквояж, надел пальто с бобровым воротником и шапку, их уже держал наготове – в знак благодарности и уважения – сам Егор Тимофеевич, еще раз бросил невольный взгляд на неподвижного младенца.

– Позвольте, господа, откланяться. Был рад помочь.

И прежде чем направиться к дверям, он зачем-то протянул руку к уголку пеленки и прикрыл ею маленькое тельце несчастного.

Дома Клим Кириллович кратко ответил на расспросы не спавшей и дожидавшейся его тетушки Полины, выпил стакан теплого молока, заботливо приготовленного ею, и лег в постель. Он был почти абсолютно спокоен, хотя знал – в истории, невольным участником и свидетелем которой он стал в эту рождественскую ночь, было что-то не так. Ему казалось, что от его внимания ускользнуло нечто важное. Хотя подкидыши в России – дело привычное, но в данном случае сам способ совершения преступления, сам метод избавления от ребенка, сопряженный с изощренным безбожным цинизмом, наводил на мысль о том, что подкидыш этот был необыкновенный.

«Если б я не занимался с юности науками, – думал доктор, – или если бы был подвержен неумеренному мистицизму, я бы, вероятно, подумал: а вдруг это и есть второе пришествие Христа? Ведь неизвестно, где, и когда он появится. Может быть, и в православной России, наследнице Рима. Может быть, и в Петербурге. И все обстоятельства происшествия истолковал бы самым возвышенным образом. Но я не мистик, да и во втором пришествии сомневаюсь. А то, что в глубине души шевелится какое-то странное чувство, неудивительно: ситуация необычная, что и говорить, да еще, как назло, тетушка нагнетала страхи весь вечер. Но если вдуматься – ничего сверхъестественного в этом случае нет. Да, все ясно, как божий день. Какая-нибудь несчастная бродяжка со своим хмельным дружком решила и хлеба украсть – пусть и в виде хлебобулочного младенца, – и от своего плода нежеланного избавиться. Народ у нас изобретательный, особенно по праздникам. И расчет здесь нетривиальный, даже остроумный. Выживет младенец – усыновят его бездетные Востряковы, воспитают, избавят от жизни нищей. Все лучше, чем в приют отдавать. Хорошо, что логика мне не отказывает. Хорошо, что и Карл Иваныч человек рассудительный. Думаю, и он по здравому размышлению придет к таким же выводам».

Так думал, засыпая, Клим Кириллович Коровкин, несмотря на все свои логические выкладки, продолжающий ощущать в сознании какой-то скрытый невидимый раздражитель. Он был уверен, что вот-вот поймет, что именно его раздражает, он знал наверняка – мелочь какая-нибудь, безделица.

Но он не мог знать, что его ночной визит в булочную Ширханова вовлечет его в круговорот необыкновенных событий, после которого весь мир предстанет для него в ином свете, да и сам он превратится в совершенно другого человека.