Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая - Корджева Елена - Страница 20

– И впрямь, нечего тут по окнам висеть, ложитесь уже, – прикрикнул он на домашних. – И лампу гасите.

Папа многое понимал без слов.

К полуночи, насквозь продрогшие, они вернулись. Отряхнули в сенях снег и скорей, бегом – прямо к тёплой печке. Прижались оба, ловя всем телом тепло от горячих кирпичей. Мама было подхватилась, мол, протопить, да горячего попить. Но папа, тоже проснувшийся, а может, и не засыпавший, остановил:

– Тихо, Вия, тихо. Все спят, не шуми. И топить ничего не надо. А кто не спит, скоро уснёт. Не шуми.

И мама, как всегда, послушалась мужа, притихла.

Отогревшись, Петерис вновь вернулся в сени, принёс сумку, тяжёлую, пахнущую мокрым железом. Лампу не зажигали, не разговаривали, даже ни одна половица не скрипела под шагами. Тихо понесли сумку к Густе и чем-то долго шуршали и позвякивали в темноте. А за окном по-прежнему завывала метель, заметая лес, и дороги, и хутор…

Утром Густа проспала. Когда она открыла глаза, за окном уже было совсем светло. Дом там, за дверью, жил своей обычной, привычной жизнью, а она, Густа, лежала в кровати, и ей было очень тепло. Потихоньку выпростав руку из-под одеяла, она обнаружила, что кто-то, наверное, мама, накрыла её вторым одеялом. «Вот отчего так тепло», – подумала Густа и снова провалилась в пушистый мягкий сон.

Окончательно проснулась она только к обеду, уж больно тяжёлой выдалась ночь. Ещё бы! Мало того, что пришлось сначала ждать Петериса, а потом прошагать в метель едва не десять километров, так ещё нужно было ждать, а потом, пересилив страх, выйти и идти по улице, медленно, притворившись дешёвой девкой, припозднившейся в ожидании. Не вздрагивать, не убегать, не кричать, а сдержать себя, смирить и скрутить так, что сердце начинает бухать в ушах, как набат, а нужно продолжать держать на лице улыбку и заглядывать в глаза. Хорошо, что Петерис не подвёл. Как он вовремя успел! Густа не видела, как это случилось: когда этот пахнущий перегаром здоровяк её облапил, она закрыла глаза. И только почувствовала, как он внезапно обмяк и начал заваливаться куда-то вбок. Какое счастье, что у неё сильные руки и широкая кость, она сумела не дать ему упасть, а прислонила к стене, так что любому прохожему, если кого и занесла бы нелёгкая в этот поздний час на метельную улицу, показалось бы, что двое стоят, милуются. Так они и стояли, пока Петерис занимался дружком этого бугая. А потом уже положили двоих рядком, словно те спьяну завалились в сугроб.

Зато теперь у них есть, чем постоять за себя: в шкафу – целый арсенал, готовый к делу: две винтовки, два маузера, и по паре пригоршней патронов к ним. У Петериса-то парабеллум есть, а вот патронов – меньше обоймы. А что перемёрзла и тело болит – ничего, «Я же Брунгильда – воительница», вспомнила детскую игру Густа и улыбнулась. Уж что воительница, то воительница – с таким количеством оружия и не поспоришь.

Уж и обед прошёл, когда она с трудом выбралась из постели.

Марта, возившаяся по хозяйству, зыркнула волком исподлобья. «Должно быть, ревнует», – догадалась Густа. И это тоже нужно было исправить. Петериса видно не было, но со двора раздавался стук топора. Как видно, он ушёл от разговоров, предоставив Густе улаживать семейные дела.

Пришлось рассказать правду. Папа с мамой, тоже тихонечко подсевшие к столу, внимательно слушали про ночные похождения. Гиртс, игравший с Эмилией, хоть и делал вид, что взрослые дела его не интересуют, однако навострил уши так, что не заметить этого было невозможно. И Густа рассказала – достаточно, чтобы домашние знали, что в доме есть чем защититься на крайний случай. Когда она замолчала, Марта, полная раскаяния, бросилась на шею сестре:

– Прости меня, прости! Ты столько для нас делаешь, никогда я с тобой не расплачусь за это!

Глядя на неё, разрыдалась и Эмилия, и даже Гиртс подозрительно зашмыгал носом.

Спас положение, как всегда, папа:

– Да ты ела ли, дочка? Небось со вчерашнего дня крошки во рту не было. Что же вы тут сырость разводите, разговоры разговариваете, а человек голодный сидит!

Мама, охнув, подхватилась и кинулась поскорее собирать обед для младшей своей, такой непокорной и отважной дочки.

Чем закончилась история для тех двоих, что остались в сугробе, никто на хуторе так никогда и не узнал.

Зато к весне пользоваться оружием умел каждый. Ну разве что, кроме маленькой Эмилии. Даже Гиртсу было позволено пострелять. После того, что пришлось пережить этому худенькому, с выпирающими ключицами мальчику, он заслуживал того, чтобы научиться постоять за себя. И уж с тем, чтобы нажать на курок, он точно бы справился. Каждый знал, как зарядить обойму, как снять с предохранителя. А главное, каждый знал, где лежит оружие. Ни за что на свете не желала Густа вновь оказаться в положении беззащитной жертвы, как это уже было однажды.

Но пока никто не покушался на хутор, и семья продолжала жить обычной сельской жизнью.

18

Будни шли и шли долгой нескончаемой чередой.

Весной новая власть объявила, что будет закупать у крестьян продукты. Список и цены были напечатаны и висели на доске возле комендатуры. Радио тоже говорило о закупках. И едва стаял снег, как папа с Петерисом поставили дополнительную большую пристройку к хлеву, где вскоре завизжало целое стадо из восьми поросят.

Семья работала, не покладая рук, работы прибавилось всем. Даже Гиртс, которому, как домочадцы знали, запрещено есть свинину, помогал. К лету парень вытянулся и ел теперь за двоих. Он и сам стеснялся своего обжорства, но раз уж поделать с этим ничего было нельзя, работал, стараясь не отставать от взрослых.

Это было кстати, поскольку вновь забеременевшая Марта снова мучилась по утрам и работница из неё выходила неважная.

Густе, как, впрочем, и всегда, доставалось за двоих.

Вечером, едва дойдя до постели, она снова не могла уснуть. Эти белые ночи каждое лето лишали её сна. Глядя в деревянный, с потрескавшимися кое-где досками потолок, слушая, как спит дом – Густа по дыханию могла узнать каждого члена семьи – она лежала и думала. Из головы не шёл тот самый сундучок, который почти три года назад ночью – не белой, а мрачной осенней – вручил ей герр Шварц. Ведь она в него так и не заглянула. Поначалу думалось, что такого права у неё нет, и нужно только передать вещь законному владельцу. Потом, со всем, что приключилось той зимой, сундучок как-то забылся. Причём забылся настолько крепко, что даже когда приехал Георг, за всеми хлопотами, о наследстве предков она даже не вспомнила. Потом… Потом было столько «потом», что просто было не до сундучка. А главное, казалось, что это может подождать до какого-то более удобного момента.

И вот дождалась! Удобного момента больше нет. В доме теперь живёт вернувшийся Петерис, которому совершенно не нужно знать ничего, что касается истории Густы и её недолгого счастья. И уж тем более подростку Гиртсу не обязательно знать, что в доме есть убежище. Вполне достаточно, что они хранят тайну самого мальчика.

Даже бессонной белой июньской ночью не отваживалась Густа открыть сделанный папой хитро спрятанный в стене тайник.

И то, что скрыто в сундучке, пока так и лежало, не виденное и неузнанное.

Глава тринадцатая. Ева. Перекрёсток двух дорог и более…

1

Ева оторвалась от дневника и посмотрела на стену, скрывающую так много тайн и до сих пор занавешенную весёленькой жёлтой занавеской.

А ведь и правда, она ведь тоже ни разу не заглянула в эту таинственную шкатулку. Кстати, ею даже не виденную. «Надо будет попросить Мариса, чтобы он открыл ту, вторую створку. Наверняка шкатулка до сих пор там и лежит».

Мысль о Марисе побудила её посмотреть на часы – подоспела пора заняться обедом. Сама бы она обошлась чашкой кофе с бутербродом. Но её мужчина вчера, как всегда в конце недели, понавёз столько продуктов, что было бы непростительно не приготовить обед. Тем более что покушать Марис любил.