Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая - Корджева Елена - Страница 16

Густа долго не колебалась:

– Конечно. Я и так твоя жена, только невенчанная.

– Мы обвенчаемся, непременно. Прямо завтра с утра я пойду к пастору. А детей крестили?

Густа только покачала головой.

– И детей, непременно сразу же покрестим детей! Надо же, у меня будет не только жена, но и дети!

На смену слезам пришла радость. Она прошлась по комнате, касаясь каждого невидимой рукой. И от этого откуда-то из глубины поднималась волна любви, счастья и того радостно-безмятежного состояния, когда уходят тревоги, и ты вдруг понимаешь, что этот мир, в сущности, бесконечно прекрасен.

Только на лице Марты счастья было мало. Упрямо поджав губы, она продолжала обнимать маленькую Эмилию.

Ночью, уложив детей спать не как обычно, рядом с собой, а на давно пустовавшую кровать Кристапа, Густа была счастлива. Забывшее ласки тело обнимал любимейший в целом мире мужчина, и, уносясь на жаркой волне куда-то в невероятную даль, она целиком отдавалась счастью.

Через два дня они обвенчались.

Обряд прошёл тихо, можно сказать, почти незаметно.

Красная армия, пришедшая летом в Латвию, принесла с собой новую власть. А с ней и – новые порядки. И порядки эти церковные обряды, мягко говоря, не приветствовали. Для официального брака требовались государственные бумаги. С этим было трудно: не так просто было бы гражданину Германии, непонятно как и почему очутившемуся в Латвии, получить у советской власти разрешение на брак.

Поэтому решено было обвенчаться и покрестить детей в церкви, а потом, уехав в Германию, уже там зарегистрировать брак в мэрии.

Никаких гостей или подружек невесты в церкви не было. Только родители, Марта, да крестные Густы и свидетели – соседи, Мара с Петерисом. Крестными Георга стали тётя Инга и дядя Юрис, а крестными Эмилии – Марта и сын Мары и Петериса Эдгар. В будний день народу в церкви почти не бывало, но во избежание лишних разговоров службу провели рано утром.

Не то, чтобы нарушался закон, нет, конечно. Фон Дистелрой пересёк границу Латвии совершенно легально, на абсолютно законных основаниях, как турист, желающий навестить могилы предков.

Но одно дело навестить могилы и совсем другое – жениться. Никто не знал, как на это посмотрит новая, весьма суровая власть. И рисковать не хотелось.

Поэтому, выдав новобрачным свидетельство, в котором было синим по кремовому написано, что Августа Лиепа с этого момента является Августой фон Дистелрой, пастор предупредил:

– Для официальных органов этого документа недостаточно. По божьим законам вы – муж и жена. Но вот с властями вам этот вопрос нужно будет решать отдельно.

То же самое правило действовало и в отношении детей. Никого больше не интересовали церковные таинства – Георг фон Дистелрой-младший и Эмилия фон Дистелрой, получив крещение и крестных родителей, пока не существовали для тяжёлой государственной машины.

Время неумолимо бежало вперёд. Его почти уж и не осталось, ибо Георгу нужно было уезжать: срок визы, полученной с таким трудом, стремительно кончался. И то, что нужно было решить, приходилось решать немедленно.

Условие задачи было простым, как в учебнике. Дано: два – два! – германских паспорта. Один, естественно, на имя Георга. А вот второй – Густа даже думать боялась, каким образом её Георг сумел добыть в нацистской, обуянной войной и накрытой прочной сетью Sicherheitspolizei[3] новёхонький немецкий паспорт – девственно пустой, терпеливо ожидающий своего часа. Паспорт был предназначен, естественно, для Густы – Георг и не помышлял о том, что стал отцом двух малышей. И вот теперь было абсолютно непонятно, каким образом один паспорт мог решить проблемы всей семьи. Задача, казалось, решения не имела.

Молодые придумывали и так и эдак, но, как ни крути, выходило плохо. Уехать вдвоём и оставить детей – невозможно. Густа и слышать об этом не хотела. Остаться и заняться официальными бумагами, вступить в тесный контакт с советской властью – Георг к этому был совершенно не готов, ни морально, ни, тем более, документально. Слишком много вопросов было бы задано ему, и слишком мало ответов могло быть получено. Решение никак не находилось, а время, отпущенное на счастье, уже истончилось в ниточку, вот-вот грозившую порваться.

Наконец супруги определились. Георг уезжает и забирает с собой одного из двойняшек. И сразу же начинает заниматься документами. Густа же со вторым малышом уедет вторым эшелоном.

Решение не было лёгким: остаться снова одной, в неведении, и при этом расставшись с ребёнком – Густа только недавно отняла годовалых карапузов от груди… Но как не крутили, как не пытались сложить этот пасьянс, фигура выходила только одна: Георг уезжает с ребёнком.

Кого из детей брать с собой? Этот вопрос невольно решила Марта. Она дни напролёт сидела в углу, буквально вцепившись в Эмилию, не спуская её с рук ни на минуту. Из угла на Густу с Георгом смотрели больные, широко распахнутые, полные отчаяния глаза. Не поднималась рука забрать девочку у женщины, только что потерявшей своё дитя. Уехать с отцом выпало Георгу-младшему.

Собирались со слезами. Неделя счастья – этого так мало! И как же быстро кончаются такие недели…

Но другого решения не было ни у кого. Ранним-ранним мартовским утром Георг обнял Густу в последний раз. И, подхватив на руки укутанного, но так и не проснувшегося малыша, ушёл. Густа, выбежавшая за ограду, долго стояла, закутавшись в платок, и смотрела, как её муж и отец её детей удаляется дальше и дальше в лес, унося с собой её малыша и её любовь. Единственное, что оставалось у неё теперь, это Эмилия и – надежда на счастье.

Как показала жизнь, надежды сбываются не всегда…

12

После ухода Георга хутор опустел.

Эмилия, поначалу искавшая брата, затихала, едва только Марта, не спускавшая с девочки глаз, подхватывала её на руки. И та молчала, пригревшись и прижавшись к крупной и тёплой груди тётки. На руках у Густы она такой тихой не была, от Густы Эмилия хотела молока. Тёплого грудного молока, которого уже не было. Да, была корова, которая уже отелилась. И с молоком проблем не было. Да вот только держать бутылочку для Эмилии теперь могла и Марта.

Неделя за неделей шли и шли, но вестей от ушедших так и не было. Густа впала в какое-то странное оцепенение, словно провалилась в пространство вне времени. С виду всё казалось обычным и обыденным – дом, хозяйство, коровы… И требовало внимания, заботы, а главное, рабочих рук. Земля, оттаявшая и отогревшаяся, ждала семян, и нужно было пахать, и копать, и сеять… Густа рук не жалела. С утра до ночи она, как, впрочем, и Марта с мамой трудилась и старалась для своей семьи.

Папу, полностью оправившегося от болезни, начали потихоньку приглашать плотничать. И вновь, как в детстве, слышала Густа гордую папину присказку – Ну что, без Янки никак? Не можете без Янки-то справиться.

И очень легко было сделать вид, что ничего не изменилось, и ты снова, как в детстве, помогаешь маме копать грядку. Но это была только иллюзия.

Потому что мама больше не была той молодой певуньей, Марта не смеялась так заливисто как в детстве, а главное, по двору вовсю ползала крошка Эмилия с маленькими беленькими косичками и ярко-голубыми глазами. Это было её детство.

Детство Густы закончилось давно и безвозвратно.

Ей иногда казалось, что закончилось не только детство, но и вся жизнь. Вечерами, уложив дочку спать, она присаживалась у стола и вновь и вновь разглядывала единственное, что осталось от прошлой жизни – бумаги, где синим по кремовому было написано, что она – баронесса фон Дистелрой, жена Георга фон Дистелроя и мать двоих его детей. Бумаги… Густа, усталая и сонная, с недоумением смотрела на них и уже не понимала, было ли это по-настоящему, или ей только привиделось. Дни становились длиннее, а бумаги так и лежали на столе, как последнее свидетельство прошлого.

13

В начале июня к воротам подъехала чужая подвода.