Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди - Демина Карина - Страница 45

…Бурнул зачищали три королевские полка. Мелкою гребенкой прошлись, каждый камушек перевернули. Кого с ходу посекли, а тех, что уцелевшие, казнили. И не на виселице. Королевскою волей четвертовали… и, выходит, не всех нашли.

— Слыхал, стало быть, — Янек вздохнул, — я еще тогда Шаману говорил, что нельзя его. Туточки люди всякие есть, да только чтоб совсем уж душегубы… а он наплел, что, дескать, по навету на каторгу спровадили, а тамочки буча началася, он и сбег… ага, по навету… и клеймили за нежную душу.

Янек присел у стены, ноги просунул меж столбиками балюстрады.

— Шаман у нас добрый, верит людям… а ныне-то небось Хлызень иначе запел. Послушаешь, он самолично бунту и поднял, и надзирателей сам резал… начальника каторги и вовсе спалил.

— Может, и так.

Сожгли пана Бискувецкого, а с ним сожгли и сына его, к отцу прибывшего. Парню только-только семнадцать исполнилось.

— Уйду я отсюдова, — признался Янек.

— Куда?

— К людям… вот, веришь, тянет меня к людям со страшною силой. — Он прижал руку к груди и кафтанчик свой, явно снятый с кого-то, к кому Янека в недобрый час притянуло, одернул. — В писатели пойду…

— Прям так сразу и пойдешь?

Себастьян присел рядом. С беседой, глядишь, и ночь скорее минет.

— А чего? Думаешь, не смогу?

— Я такого не говорил.

— Ага, зато подумал. Небось раз разбойник, то и все! А я в разбойниках временно! По жизненным обстоятельствам, можно сказать. А так-то я писатель…

— И чего ты написал?

Янек зарозовелся.

— Пока ничего, но напишу всенепременно. У меня знаешь какая мысля есть? Озолочуся!

Он приосанился.

— Я даже письмецо издателю написал, что, мол, так и так, хочу написать для вас книгу. И не просто там книгу, навроде тех, что выпускаете, потому как они мутотень же ж! А настоящую! Ее все покупать станут.

— Почему?

Янек поглядел на Себастьяна снисходительно.

— Потому, что это — литература! — Слово он произнес по слогам, с придыханием. — А не бабьи сказки. У меня уже все продумано! Надобно только сесть и записать. Это ж нетяжко. Туточки попросту времени нема, то одно, то другое… и вдохновение. От скажи мне, какое в этакой жути вдохновение?

— Никакого.

— От и я говорю, что никакого… а выберусь, так оно враз и появится. Запишу, отправлю, стану знаменитым… — Янек зажмурился, верно представляя себе грядущую славу и толпы поклонниц. Или поклонников.

Все ж таки новый знакомый не был так уж хорошо знаком Себастьяну.

— А что издатель? — поинтересовался Себастьян в поддержание беседы.

За дверью по-прежнему было тихо. Себастьян надеялся, что у Евдокии получится отдохнуть, завтрашний день грозил быть еще более насыщенным.

— А ничего. — Янек махнул рукой. — Отписался, чтоб я рукопись ему выслал… думает, что раз Янек не столичный, то и дурить его можно…

— Как дурить?

Требование издателя представлялось Себастьяну вполне логичным.

— Обыкновенно. — У Янека определенно имелось на сей счет свое мнение. — Сам подумай, я ему рукопись пришлю, а он ее издаст.

— И что?

— Да не под моим именем! Себе присвоит. И имя другое поставит… и деньги будет грести лопатою. А мне что останется? Локти кусать? Э нет, Янека так просто не проведешь… у меня таланта имеется! И с талантой я не пропаду! Так что пущай сначала договор мне пришлет на десять тысяч злотней, а уж там…

— На десять? — Себастьян подавил смешок, а Янек нахмурился пуще прежнего.

— Думаешь, мало?

— Двадцать проси. Если что, то еще поторгуешься… и процент с продаж.

— Да?

— А то, вот смотри, издадут книгу… а потом еще раз и еще, и тебе уже с того ничего платить не станут. Разве справедливо?

На лице Янека одна за другой менялись эмоции.

Удивление.

Обида: он вдруг явно осознал, что его, наивного провинциала, едва не обманул столичный издатель.

Решимость.

— Спасибо! — Янек от души хлопнул Себастьяна по плечу, но поскольку плечо было Сигизмундусовым, для этакого бурного проявления эмоций не предназначенным, то враз заныло. — Я этого не забуду! Слушай, а сколько просить-то? Процентов двадцать пять?

— Лучше сразу пятьдесят. Или семьдесят. Книга-то твоя. А интеллектуальный труд самый сложный. Ему-то что? Взять готовую рукопись да на печать отдать.

— Твоя правда! — Янек восхитился простотой и очевидностью мысли. — Я ж все сделаю… сам… ну голова, студиозус!

Себастьян заранее посочувствовал тому неизвестному издателю, которого судьба сведет с Янеком. Он же, премного возбужденный открывающимися перспективами, желал поделиться радостью с единственным человеком, пониманию которого, как оказалось, были доступны столь тонкие материи.

— А хочешь… хочешь, я тебе про книгу свою расскажу?!

Себастьян не хотел, но, с другой стороны, лучше уж слушать о книге, которая, к счастью, существовала пока исключительно в Янековом воображении, нежели прислушиваться к шорохам дома, гадая, мыши то или нечто иное, неживого свойства.

— Не боишься, что украду?

Янек задумался, но потом головой потряс:

— Ты ж студиозус… на кой тебе моя книга? Свою придумаешь, вона какая голова!

— Какая?

— Большая! И вообще, небось у тебя моего таланту нету… так что слушай.

Себастьян хмыкнул, а Сигизмундус возмутился до глубины своей души, поелику полагал, что талантов у него множество, а помимо талантов и образование имеется, почти оконченное. Янек же небось и пишет с ошибками…

— В общем, короче так… жил в одном селе простой парень, кузнецов сын. И звали его Физдамокл!

— Как? — Имя главного героя несколько озадачило Себастьяна.

— Физдамокл, — с гордостью повторил Янек. — Ну не Янеком же его называть!

— Почему бы и нет?

— Эх ты, студиозус, сразу видно, что не понимаешь ты желаний простого читателя. Герой должен выделяться средь всех!

Себастьян, подумав, согласился, что в обычном селе парень по имени Физдамокл однозначно бы выделялся.

— Вот… и жил он себе… жил… в кузне работал… а по вечерам книги читал.

— Какие?

— Философские!

— 3-зачем?

— А потому что он был умным! Герой должен быть умным. — Янек поднял палец. А Себастьян живо представил себе обыкновенного сельского кузнеца с тайною, по местным меркам почти извращенною страстью ко чтению философских трактатов.

Он буквально увидел дебелого детинушку, пропахшего кузней и селом, конопатого, слегка прыщавого, но солидного в плечах. У детинушки были засаленные волосы, перехваченные кожаным шнурком, и пудовые кулаки. Он вообще до драки охоч был, что с детства повелось: даденное маменькою имя приносило детинушке множество огорчений, оттого и характер его сделался мрачен, нелюдим. Оный детинушка, про себя неистово ненавидевший имя и матушкину придурь, облизал пальцы, подумав, что сего явно будет недостаточно, вытер их о холщовую, изрядно заношенную рубаху.

Подвинул к себе медянку с лучиною.

А после достал из-под печи сверток, правда, не с философским трактатом — их Физдамокл честно пробовал читать, но ничегошеньки не понял, зато запомнил с десяток словесей, и ныне до холеры ладно материться выходило экзистенциальностью бытия. В свертке обнаружилась книжица попроще, из тех, что продают из-под полы, поперек королевского эдикта о нравственности.

— И вот, жил себе Физдамокл… жениться думал… на Мане, дочке Старостиной…

Маня про страсть жениха к книгам не знала, да и вовсе не желала замуж за него идти, но больше к Мане никто не сватался, поелику была она огромна, грузна и кулаки имела мало меньше Физдамокловых.

Он ее очень любил… — всхлипнул Янек от избытка чувств и предупредил: — Сейчас случится трагедия.

Маня найдет тайник с книжкою? Аль те карточки, которые Физдамокл берег пуще книги, прятал под половицею, где некогда матушка его покойная держала от батьки самогон.

— На деревню налетели вороги…

— Какие? — Себастьян моргнул, прогоняя видение — краснолицую Маню, до глубины души пораженную развратной натурой жениха. Девки на карточках сплошь были сисястые да задастые, а уж позы принимали такие, что и думать срамно.