Юные садисты - Щербаненко Джорджо - Страница 10

Но Дука его даже не слушал.

– Вот возьми. – Он протянул ему две пачки сигарет и спички. – Я знаю, ты хороший парень и родные у тебя хорошие, переживают за тебя. Когда будешь делать выбор, о них тоже подумай.

Сотрясаясь всем телом, мальчик (он в самом деле был мальчик, ребенок, несмотря на внешность племенного бычка) взял сигареты и вышел в сопровождении конвоя.

Маскаранти встал со стула, подошел к окну.

– Солнце, – сказал он.

И вправду все окно будто вспыхнуло, туман окрасился дымчато-розовым цветом, перед которым настольная лампа совсем побледнела.

– Вызови мне еще одного, – сказал Дука, бросая взгляд на список, а не на солнце, рвавшееся в окно. – Федерико Делль'Анджелетто.

Этот Федерико не добавил ничего нового к предыдущим показаниям: он не видел, кто принес в школу бутылку и кто первым набросился на учительницу, из класса его не выпустили и насильно напоили, так что он отключился и уснул.

– Так-таки и уснул? – едва слышно спросил Дука.

Нет предела человеческой наглости. Этот тип без зазрения совести уверяет, что спал, пока десять его приятелей забивали учительницу, как скотину.

– Ага, – подтвердил Федерико Делль'Анджелетто. – Я как выпью, меня сразу в сон клонит.

– Понятно, – сказал Дука. – Ну тогда иди досыпай к себе в камеру.

Допрос одиннадцатого подследственного, Микеле Кастелло, семнадцати лет, два из коих он провел в исправительной колонии, тоже оказался безрезультатным: ничего не знаю, ничего не видел. Приятели заставили его выпить и не выпустили из класса, а кто его заставлял, никак не может вспомнить – очень уж перепугался.

– Ну, не можешь, так не можешь, – мирно заметил Дука, делая знак охранникам увести его. – Посидишь десяток лет за решеткой, даст Бог, память и прояснится.

Было почти восемь. Стенографист от усталости падал со скамьи. Маскаранти держался молодцом, но явно из последних сил.

Дука повернулся к стенографисту.

– Увидимся днем. Принесешь мне протоколы на подпись.

– Хорошо, доктор.

– Я через часок зайду, – сказал Маскаранти.

– Нет, пойди выспись хорошенько, хотя бы до двух, – возразил Дука.

Он дождался, пока они уйдут, и позвонил домой.

– Как дела, Ливия? – спросил он, услышав в трубке напряженный голос.

– Температура опять поднялась.

– Сколько?

– Ректальная – сорок один.

Это значит сорок и пять, подумал он.

– А как она дышит?

– Плохо. – В голосе ее слышалась страшная усталость.

– Укол сделали?

– Да, два часа назад. Не помогло.

Дука вдруг обнаружил, что лоб у него покрылся испариной, хотя в комнате было совсем не жарко; он поднес руку ко лбу: ладонь сразу стала мокрая.

– Надо вызывать Джиджи, – решил он, имея в виду своего коллегу педиатра.

– Я уже вызвала. Сейчас приедет. Он сказал, что, наверно, лучше отвезти ее в больницу, под кислородную установку.

Воспаление легких в два года! Это не смертельно, но очень опасно.

– Пусть Джиджи позвонит мне, как появится. Я на месте.

– А ты не приедешь?

– Не могу.

– Ну смотри, – сухо отозвалась она.

– Погоди, дай мне Лоренцу.

– Она спит, я дала ей снотворное. Как только у девочки опять повысилась температура, с Лоренцей случилась истерика... рвалась к тебе в квестуру, ну я и дала ей две таблетки.

– Спасибо. – Это все, что он мог сказать.

И, только повесив трубку, заметил, что напротив него стоит Карруа, друг и начальник, старый приятель отца.

6

Карруа прислонился спиной к закрытой двери, весь облитый туманно-розовой зарей.

– Прости, я не слышал, как ты вошел, – сказал Дука. – Привет.

– Привет. – Карруа сел за столик с пишущей машинкой. Он был чисто выбрит и выглядел отдохнувшим; такое он мог себе позволить от силы раз в неделю. – Я видел Маскаранти, он говорит, что ты уже допросил тех ребят.

– Иными словами, он уже успел тебе настучать, как я плохо обращался с бедными детишками.

– Что за выражения! Маскаранти обязан докладывать мне обо всем, что ты делаешь.

Дука не ответил, и Карруа продолжал добродушным тоном, таившем в себе угрозу:

– Если тебя это интересует, он сказал, что ты их пальцем не тронул, но сделал кое-что похуже – подверг их моральной пытке, угрожал, оскорблял их человеческое достоинство, даже заставил дышать алкогольными парами.

Дука сухо, коротко рассмеялся.

– Я, между прочим, не шучу. – Голос Карруа начал повышаться. – Хотел бы я посмотреть, какой бледный вид мы оба будем иметь, если в прокуратуре узнают о твоих психологических методах с применением анисового ликера.

У Дуки вновь вырвался отрывистый, похожий на нервную судорогу смешок.

– Дука, ты устал – еще бы, всю ночь допрашивать эту мразь. Вон глаза какие воспаленные. Тебе надо поехать домой и отоспаться. Часа через два приедет следователь, я ему сплавлю всех этих сукиных сынков, и пускай с ними разбирается: кого в Беккарию, кого – в Сан-Витторе. А мы наконец вздохнем спокойно.

– Очень удобно, – проронил Дука.

– Знаешь, с годами я все меньше люблю неудобства. У нас на Сардинии теперь вместо того, чтоб сажать бандитов, берут под стражу комиссаров полиции. А мне пока не хочется в Сан-Витторе из-за того, что ты потеряешь терпение с этими подонками и выбьешь им зуб-другой.

– Ты же слышал – я их пальцем не тронул.

– Ладно, оставим это, – сказал Карруа. – Поезжай домой.

Дука встал и подошел к нему вплотную. Так они долго стояли, сверля друг друга взглядом: Карруа низенький, он – высокий и худой.

– Можно, я выскажу свое мнение обо всем этом? По-моему, я кое-что выяснил.

– Да, высказывай, кто тебе не дает? – ответил Карруа после долгого молчания.

Дука, плотно прижав руки к телу, глядя то на Карруа, то в пол, начал говорить:

– Общая версия такова. Однажды вечером совершенно неожиданно кто-то принес в класс бутылку ликера, и эти парни, потеряв контроль над собой, совершили... то, что совершили. Если мы будем придерживаться этой версии, они в лучшем случае получат год-два исправительной колонии ввиду двух смягчающих обстоятельств: состояния опьянения и возраста.

– Вполне возможно, – кисло отозвался Карруа. – А тебе-то какая печаль, сколько они получат? Это дело суда, а не твое. Ты, ясное дело, хотел бы, чтоб их всех приговорили к пожизненному заключению, на меньшее ты не согласен.

– Не всех. Мне достаточно одного.

Карруа вновь поднял на него глаза.

– Кого?

– Пока не знаю, но узнаю. Дай срок – я тебе назову имя и представлю все доказательства.

Он слишком серьезен, подумал Карруа, видно, в том, что он говорит, есть доля истины, и тем не менее его ответ прозвучал все так же кисло:

– Ну и что ты там откопал? Я всех их допрашивал до тебя, там нечего откапывать – мразь она и есть мразь. А тебе они что, в чем-нибудь признались?

Дука покачал головой.

– Нет, десять сказали то же самое, что и тебе, то есть все отрицали. Но один сказал нечто большее.

– Кто?

– Шестнадцатилетний парень из порядочной семьи, ранее не привлекавшийся. Имя – Фьорелло Грасси.

– Да, припоминаю. И что же он тебе сказал?

– Для начала сказал, что он извращенец. Тебе он этого не сообщил.

– Верно, – признал Карруа, – я в такие тонкости не вдавался. Лу и что это тебе дает?

– Мне это позволяет сделать вывод, что если кто-то из них действительно не принимал участия в убийстве учительницы, так это он. Если кого-то действительно силком заставили там быть, так это его.

Карруа задумался.

– Что ж, возможно, но опять-таки нам это без пользы. Для него это, конечно, шанс: если будет доказано, что он извращенец, его не обвинят в садизме на сексуальной почве.

– Нет, и для нас может быть польза, – возразил Дука. – Потому что, если он не участвовал, значит, не согласен с остальными, а раз не согласен, то наверняка расскажет нам, как было дело.

– С чего бы это? – усмехнулся Карруа. – Уж не из симпатии ли к тебе?