Венера без лицензии - Щербаненко Джорджо - Страница 17

– Ты что, занимался фотографией? – удивленно спросил Карруа.

– Да нет. Я в этом деле полный профан, просто у меня есть друг – фотограф.

Он покосился на Давида: тот сидел на стуле спиной к ним и неотрывно смотрел в окно.

– Третье: девушки к такой работе непривычны. Обрати внимание, как скованно они держатся перед объективом, особенно блондинка. Брюнетка чуть лучше, в ней хотя бы есть лоск, но тоже дилетантка. А вторая порой вульгарна, порой просто неуклюжа.

Карруа перебрал по новой все фотографии, прежде чем вынести свое суждение:

– Ты прав, все так и есть.

– Последнее слово за тобой. Кому понадобилось пятьдесят фотографий такого рода? Твоя задача это выяснить. Но есть и еще один момент, посерьезнее, как мне представляется. – Он снова открыл досье Альберты Раделли. – Для того чтобы перерезать себе вены на лужайке, нужен подходящий инструмент. Куда он мог деться? Тут есть две возможности: либо самоубийца полностью владела собой, – в этом случае она спрятала бы режущий предмет в сумочку, – либо она была в состоянии шока, и тогда этот предмет нашли бы рядом с телом или в руке. Однако в отчете дежурного полицейского нет ни слова ни о каком режущем предмете, найденном на лужайке. Равно как и в списке вещей, обнаруженных в сумочке. Вряд ли бы она стала вскрывать вены первым, что попалось ей под руку – крышкой от консервной банки, шипом или осколком стекла, но даже если бы мы это допустили, такое предположение опровергается заключением медицинского эксперта: «надрезы на венах точные и ровные». Ни жестянкой, ни стеклом так не разрежешь.

Карруа полистал досье.

– Вот, слушай, что они тут пишут: «...полный список вещей, обнаруженных на месте происшествия возле трупа вышеупомянутой Альберты Раделли...» Полицейские явно искали, но ничего не нашли... правда, лезвие могло затеряться в траве.

Они переглянулись. За столько лет знакомства эти двое научились понимать друг друга с полувзгляда.

– По-моему, ты не очень высокого мнения о полиции Метанополи, – заметил Дука. – Как же можно так не уважать своих коллег? Да если б там был какой-нибудь режущий предмет, они бы его нашли даже в радиусе тридцати метров и занесли в список.

– Твой отец тоже всегда меня за это корил.

Оба невесело усмехнулись. Потом Карруа добавил:

– Мне кажется, ты еще не все свои карты выложил.

– Угадал. Это касается опять же содержимого сумочки. – Он снова поглядел на юношу; тот продолжал сидеть неподвижно, лицом к окну. – Давид, повторите нам, пожалуйста, сколько денег вы дали девушке в тот день. И в каких купюрах.

Давид обернулся. К счастью, виски усыпило гадюк, угнездившихся у него внутри и отравлявших все его существо. – Я... да... купюры по десять тысяч.

– Сколько?

– Я... сначала две... это было еще на проспекте Лоди, потому что она боялась, не хотела ехать... А после, у реки, она сказала, что ей нужно пятьдесят тысяч лир, и я ей дал еще тридцать... видите ли, я в бумажнике ношу только десятитысячные... – Он вдруг осекся и медленно отвернулся к окну.

– Следовательно, – подытожил Дука, – когда Давид оставил девушку, у нее в сумочке было по меньшей мере пятьдесят тысяч. Сверимся со списком: «...десять тысяч – одной купюрой, тысяча – одной купюрой; три монеты по сто, две монеты по двадцать, четыре монеты по пять». Если предположить, что до встречи с Давидом у девушки была только мелочь, то есть тысяча триста шестьдесят лир, а бумажка в десять тысяч принадлежала Давиду, то недостает сорока тысяч лир.

Это было очевидно, но Карруа все равно заглянул в пожелтевший листок.

– Дай-ка сюда заключение эксперта. – Он тщательно перечитал документ и заявил: – Тут говорится, что вены она перерезала не раньше восьми, предположительно в восемь тридцать.

Во взгляде, который он вновь обратил к окну, читалось сострадание.

– Давид... нет-нет, сидите... в котором часу вы с ней расстались? – Он понимал, что его слова плохо доходят: парень явно оглушен всем происходящим. – Когда вы в Метанополи велели девушке вылезать из машины, который примерно был час?

Как ни странно, Давид на сей раз ответил без запинки:

– Солнце уже зашло.

– Но еще не стемнело?

– Нет. – И повторил: – Солнце только что зашло.

– Стало быть, в семь – в начале восьмого, раз дело было летом... До самоубийства девушка провела где-то более часа и за это время истратила сорок тысяч... Как ей это удалось – непонятно, ведь Метанополи – это тебе не виа Монтенаполеоне с ее магазинами.

– Значит, она их кому-то отдала или кто-то у нее их отобрал – ты на это намекаешь?

Вот теперь они перестали понимать друг друга. Тут и более близким людям пришлось бы трудновато.

– Ни на что я не намекаю. Я просто хочу поставить тебя в известность, что не могу больше заниматься этим делом. Мне разонравились запутанные дела. Знаю, что ты скажешь: вот, мол, нашел ему выгодную работу, а он вместо благодарности... Но ты пойми: ни к чему мне такие истории, рано или поздно они меня доведут до погибели. После убийства со смягчающими обстоятельствами мне остается только связаться с проститутками и сутенерами, и я буду в полном порядке.

– Ты прав, – смиренно отозвался Карруа.

– Не обижайся, я хочу, чтоб ты понял: речь идет не о моем желании или нежелании... Но каждый должен заниматься своим делом. Этим следует заняться тебе.

– Я и займусь. – Карруа поднял трубку и распорядился: – Маскаранти ко мне!

– Поищу себе другую работу, – сказал Дука. – А ты, пожалуйста, дозвонись инженеру Аузери, объясни ему все и передай сына с рук на руки. Его лучше не оставлять одного. – Он повернулся к окну. – Мне очень жаль, Давид.

Парень медленно, с трудом встал со стула и, пошатываясь, направился к ним: казалось, достаточно самого слабого дуновения ветерка из окна, чтобы свалить его с ног.

– Синьор Ламберти...

Им пришлось ждать продолжения почти целую минуту.

– Не оставляйте меня одного, синьор Ламберти...

Какой умный, чуткий мальчик, ничего ему не надо повторять дважды: сразу усек, что Дуке не нравится, когда его называют «доктором»! Они молча ждали, хотя оба уже знали, что он скажет. И не ошиблись.

– Не оставляйте меня одного.

Видимо, он сам не сознавал, что повторяет сцену, которую год назад устроила ему в машине Альберта Раделли: «Нет, нет, нет, возьми меня с собой!..» Он даже хотел убить себя тем же способом и наверняка предпримет новую попытку, как только останется один. Чтобы искупить свою вину, человек невольно стремится подражать тому, перед кем чувствует себя виноватым.

Дука, поддерживая его под руку, как пьяного, хотя Давид вовсе не был пьян, отвел обратно к окну и усадил на стул.

– Сидите тихо!

– Так что Маскаранти?! – завопил Карруа в телефон. – Я смогу лицезреть его или это слишком большая честь для меня?!

– Успокойтесь, я вас не брошу.

– Если я опять останусь один – мне конец... я знаю, что буду делать.

Он тоже это знал. Вот таким же тоном синьора Мальдригати говорила ему, что больше не может так жить.

– Успокойтесь, я вас не оставлю.

– Ах, поднимается?! – бушевал Карруа. – И давно?! А я и не знал, что мой кабинет находится на Эвересте!

Нет, нельзя его оставлять! Наверно, акты милосердия, такие, как эвтаназия, антиалкогольная терапия, врачевание душевных ран, его специальность. Он вернулся к письменному столу как раз в тот момент, когда распахнулась дверь и вошел Маскаранти.

– Извините, – сказал он. – Я только что сменился и хотел выпить пивка.

Несмотря на смуглый цвет лица, приземистость и отчетливый сицилийский выговор, он не был похож на полицейского: атлетический торс, мозолистые ручищи, а также брюки, которые хотя и не были узкими, однако обтягивали его ляжки плотно, будто носки, – все это позволяло предположить в нем боксера или велогонщика.

– Между прочим, здесь тебе не ФБР, а квестура Милана! – напустился на него Карруа. – И даже если ты закончил дежурство, то все равно должен быть на месте! – Он протянул ему желтую папку. – Вот, взгляни, помнишь это дело? На отчетах твоя подпись.