Предатели по призванию - Щербаненко Джорджо - Страница 5

– Хорошо, только все будет, как я скажу. Маскаранти поедет с тобой.

Его это вполне устраивало.

– И в машине будет рация.

Вот это уже хуже.

– Рация слишком бросается в глаза, – возразил он. – Ведь теперь, когда я принял эти деньги, они, скорее всего, станут за мной следить – я не случайно сюда пешком пришел. Если они обнаружат рацию в машине, то это верный провал.

– Маскаранти позаботится, чтоб не обнаружили. Но это еще не все. Я приставляю к вам опергруппу. – Внезапно Карруа снова перешел на крик: – И не говори, пожалуйста, что ты не любишь толкотни! Если ты хоть чуть-чуть смыслишь в нашем деле, то должен понимать, что тебе грозит!

Он не стал говорить, что не любит толкотни: в конце концов, Карруа прав на все сто процентов.

– И еще Маскаранти выдаст тебе оружие, – с решимостью, обреченной на поражение, заключил Карруа.

– Вот это – нет, ты знаешь, что я никогда не ношу оружия.

– А они носят.

Но здесь Дуку было не сдвинуть.

– Нет, никакого оружия, я и без того слишком опасен. – Он хотел еще добавить, что способен открыть стрельбу безо всяких оснований, но удержался: Карруа и так знает.

– Ладно, черт с тобой, – сдался Карруа. – Придется Маскаранти тебя подстраховать. Да, вот еще что: очевидно, эти люди будут тебе звонить, так что придется поставить твой телефон на прослушивание.

– Да пожалуйста, сколько угодно!

– Предупреждаю: я доложу начальству, что веду расследование этого дела. – Карруа поднялся из-за стола. – И запомни, если с тобой что случится, я погорю. Меня сошлют в Сардинию на хлеб и маслины.

– Если не ошибаюсь, ты и здесь ими питаешься.

– Остряк нашелся! – рявкнул Карруа. – Да пойми же ты, я вовсе не хочу погореть, поэтому ты должен остаться цел и невредим. Мне наплевать, раскопаешь ты что-нибудь или нет, в конце концов если кто и вырвет эту сорную траву с корнем, так это не мы. Главное – чтоб ты остался жив и дело не попало в газеты.

Он вдруг почувствовал, что на душе у него стало спокойнее.

– Идемте, Маскаранти.

– Слушаюсь, доктор, – отозвался тот.

– Он не любит, когда его называют доктором, – заметил Карруа (у него на душе спокойнее не стало). – На, возьми эти деньги, распоряжайся ими, как будто они твои. Если вдруг они вздумают тебя обыскать, пусть убедятся, что деньги при тебе.

Пожалуй, он прав.

Внизу, во дворе квестуры, сидел голубь – один-одинешенек, – неподвижно сидел и грелся на солнышке, будто уснул или был высечен из камня. Оснащенная рацией машина Маскаранти чуть не наехала на него, а он и не шелохнулся.

4

Звонок был крайне вежливый. Маскаранти плотно затворил дверь кухни, отстегнул пистолет и переложил его в карман пиджака. Дука пошел открывать. Конечно, глупо настораживаться при каждом звонке, но теперь, когда его сестра с девочкой уехала в Брианцу, звонить особенно некому (и впрямь за четыре дня это был первый звонок), да еще так вежливо, в общем, они с Маскаранти сразу поняли: это те, кого они ждут. Первое, на что упал взгляд Дуки, – был чемоданчик (именно чемоданчик, а не большая сумка), и уж потом он увидел длинные стройные ноги, такие же юные, как лицо и фигура в ярко-красном рединготе.

– Доктор Ламберти?

Голос был не такой юный, как лицо, и далеко не такой вежливый, как звонок; в интонации явственно слышался миланский диалект, да-да, тяжелый, гортанный выговор миланской провинции, какой можно услышать где-нибудь в Корсико или Колоньо-Монцезе, где вульгарное, хотя и добродушное деревенское наречие смешивается с дальними и чуждыми диалектами.

Дука кивнул и впустил ее, потому что сразу догадался, что это она.

– Я от Сильвано, – сказала гостья, войдя в прихожую.

На ней почти не было косметики, только помада и по-клоунски подрисованные брови, что выглядело особенно нелепо и неприятно на фоне чистого, белого лица. Он жестом пригласил ее в кабинет; чемоданчик, должно быть, весил порядочно; Дука определил это по металлической окантовке и по тому, как она сгибалась от его тяжести.

– Садитесь пока в кресло.

Ох уж эти хитрецы: прислали девчонку вместо того, чтобы приехать за ним, как было условлено. Никогда правды не скажут!

Прежде чем сесть, она поставила в угол чемоданчик, сняла редингот (под ним оказалось короткое красное платье и тонкие черные чулки), потом взяла сумочку и, порывшись в ней, вытащила сигареты «Паризьен».

– Хотите? – Она протянула ему пачку.

– Спасибо. – Он любил эти сигареты; интересно, где она их достает, видимо, ездит во Францию или в Швейцарию.

– Еще кто-нибудь в доме есть? – спросила она.

– Да, один мой приятель. – Приходится говорить правду, не мог же он спрятать Маскаранти в шкаф, как в водевиле. – А что, вас это не устраивает?

– Да нет, я просто так спросила. – Она удобно, без излишней вальяжности, устроилась в кресле. – Как потеплело, да? Хоть и окно открыто, а все равно тепло.

Дука стал вытаскивать из своего скромного стеклянного шкафчика хирургические инструменты. Он был без пиджака, в одной рубашке с закатанными рукавами, и ему не было так тепло, как ей. Тепло и холод – ощущения субъективные.

– Да, пожалуй, потеплело.

– Я, бывает, и в июле мерзну.

– Обождите, я сейчас вернусь.

Сложив инструменты в стеклянный судок, Дука вышел в кухню. Не глядя на Маскаранти, достал из буфета кастрюлю, вывалил туда эти железяки, залил водой и зажег газ. Итак, после долгого перерыва он возвращается к священной профессии врача; последним актом его медицинской практики было убийство старухи, умиравшей от рака (на профессиональном языке это называется эвтаназией, то есть ускорением неизбежной смерти из соображений гуманности, и карается законом), вот теперь ему предстоит еще одно гуманное деяние – восстановить целостность юной цветущей особы, которую та столь опрометчиво утратила.

– Ну как? – спросил Маскаранти.

Только поставив кастрюлю на огонь, Дука взглянул на своего помощника.

– Нормально. – Он понизил голос: – Ты тех, внизу, предупредил?

Он подошел было к окну, выходящему во двор, но тут же передумал, вспомнив, что весной в больших городах из дворов несет заплесневелым камнем, помоями, кухней и вдыхать эти запахи, прямо скажем, удовольствие сомнительное.

Маскаранти кивнул; он предусмотрительно захватил с собой карманный передатчик: воистину большое удобство для их работы – с вице-бригадиром Морини, который со своей командой в боевой готовности стоит на улице Пасколи, можно переговорить, просто достав из пиджака эту штуковину.

– Закипит – позовите меня отсюда, в комнату входить не надо.

Отдав Маскаранти это распоряжение, он вернулся к своей «пациентке».

Та уже докуривала вторую сигарету.

– От этой теплыни я совсем разомлела.

– Прилягте, пожалуйста, на койку.

– Сию минуту. Курить можно?

Он кивнул и краем глаза увидел, как она снимает чулки и трусики и кладет их на стол. Затем достал из шкафа пару резиновых перчаток, пузырек со спиртом и, натянув перчатки, продезинфицировал их.

– А это долго? – спросила она. – Сильвано говорит – не очень.

– Кто из нас врач – я или Сильвано? – Дука поднес лампу поближе к кровати.

– Ух, какой сердитый! Люблю сердитых мужиков.

А она ничего, симпатичная, даже деревенский выговор ей идет. Он начал осмотр; видно было плохо – нельзя сказать, что операционная прекрасно оборудована, даже халата нет, а халат всегда производит впечатление, но Дука халата не нашел, Бог знает, куда сестра, Лоренца, его засунула; ладно, ничего не поделаешь, надо доводить дело до конца, раз уж он ступил на эту стезю.

– Чем болели?

Она бросила на пол окурок и спокойно назвала свое заболевание.

– От вас, врачей, все одно ничего не скроешь.

Он еще ближе придвинул лампу, но от этого намного светлее не стало.

– Сколько раз была беременность?

– Три раза.

– Аборты или выкидыши? – Глупый вопрос!

Она горько усмехнулась: