Кухарка - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 1

Александр Щёголев

Кухарка

1.

Её любили все, кто успел познакомиться с ней. Никто не знал, кто она такая, откуда пришла и куда уйдет – так же, как никто не знал ее прежнего имени, – но это было неважно. Её называли Ольгой.

Началось так: она увидела, как хоронят молодую девушку. Покойница лежала на боку и с тоской смотрела на людей. Ольга испугалась и закричала, наполняя криком пустые сердца зрителей. Никто кроме нее не понял, что происходит.

Ольга кричала:

– Нельзя хоронить, девочка живая! Это ошибка!

«Ошибка!!!» – билось эхо под каменными сводами.

И слово её услышали...

Потом был зал, в котором стоял узкий длинный стол. Вдоль стен каменели молчаливые фигуры в черном. Ольга размещалась за этим столом – на том конце, что ближе к нам. По левую ее руку был друг. По правую – чан с кипящей водой. Она разделывала курицу: мелко-мелко рубила ощипанную тушку, чтобы затем бросать кровавые куски в кипяток.

Принесли покойника, положили его на стол, отступили, ожидая Слово. Тот сразу сел, свесив ноги вниз. Очень красивый был мужчина, с умным волевым лицом – таких особенно жалко. Абсолютно белый. Он умоляюще смотрел Ольге в глаза и указывал пальцем на себя, все еще надеясь. Он очень хотел жить.

– Люди ждут ответ, – тихо напомнил друг. – Ошибка?

Ольга отрицательно покачала головой – ошибки, увы, не было.

– Нет, – сказала она.

Слово не прозвучало. Можно было хоронить, человек ушел безвозвратно. Она заплакала, не в силах чем-либо помочь.

Принесли утопленницу со связанными руками и ногами. Ночная рубашка прилипла к телу. Тусклые от горя глаза неподвижно глядели в потолок – жертва не ждала чуда, не надеялась на спасение… однако в наступившей тишине грянуло:

– Ошибка! – словно струна в арфе лопнула.

И забили колокола, и покачнулась, выронив тесак, обессиленная Ольга. Друг подхватил ее, не дав упасть. И пошло сказанное Слово гулять по домам и душам…

Именно тогда, с первых ошибок, началось ЭТО. Время, которое испуганные люди назовут когда-нибудь Судным днем.

2.

Однажды на кухонный стол положили мужчину, огромного и грузного, завернутого в тяжелую серую простыню. Покойник, как и многие до него, не смог спокойно лежать – стремительно встал во весь рост. Встал прямо на столе, впечатав сандалии в смоленое дерево. Ольга вскрикнула от ужаса, отвернувшись. Человек был нестерпимо уродлив: рыхлое лицо, непропорционально длинные руки, безобразный живот, вывалившийся из серой ткани. Мертвое тело нависло над маленькой испуганной женщиной. Однако люди ждали, и она зашептала:

– Нет, нет, нет...

Она не сказала ему: «Ошибка!». Слово не потребовалось.

Мужчина покачнулся, поняв приговор. Он торопливо заговорил. Причем, не ртом, не языком, а своим бескрайним животом, – заколыхался, распространяя по гулкому залу волны утробных звуков. Простыня развевалась, как на сильном ветру. Желание высказаться раздуло чрево до неприличных размеров. Лопнул пояс, посыпались застежки.

Невозможно было разобрать ни единой фразы.

– Что он хочет? – спросила Ольга у друга.

– Он говорит, что ты самая роскошная из всех женщин, которых он встречал в своей жизни, и что через полгода ты тоже умрешь. Он уверен, что когда ты умрешь, вы соединитесь, и ничто не сможет помешать вашему счастью.

В последнем усилии мертвец потянулся к Ольге. Он упал вперед, лицом точно в кровавые птичьи потроха. Его унесли хоронить, потому что и здесь ошибки не было, а хозяйка стола наконец-то смогла бросить разделанную курятину в чан с кипящей водой. Через час – готов был поминальный обед...

3.

Ужасного вида мужчина оказался не прав. Ольга прожила полгода, и еще полгода, затем год, и снова год, и еще много лет. Жива она и сегодня. Когда она уйдет, не знает никто, даже она сама. И вообще, Ольгу особенно любят как раз за то, что её прошлым и будущим можно не интересоваться, можно попросту не вспоминать о существовании этой женщины. Но приходит время, и скорбная процессия останавливается возле кухни. Родственники вносят гроб в зал, с надеждой и верой ожидая Слово. Люди ни о чем Ольгу не просят.

Просить вестницу о пощаде бесполезно.

И как же радуется она, если все-таки удается разглядеть ошибку!

Впрочем, ответ её всегда честен...

4.

А может, ЭТО началось позже? Когда она, увидев прибитого к кресту человека, зашептала, едва не задохнувшись от радости:

– Ошибка...

5.

Или ЭТО началось еще позже, когда ее затолкали в черный экипаж, привезли на площадь, мощеную красным кирпичом, и показали оба спрятанных в мавзолее тела? Те самые два тела, нетленность которых принимают за святость. Ольга признала ошибку – двойную ошибку, – и не в тот ли миг лопнуло терпение Божие…

6.

Но главное, главное в ином.

Что означает для мира тот странный июньский вечер, когда у вестницы родилась дочь?! Вот вопрос, способный свалить с ног самого стойкого бойца.

Казалось бы, с уходом этой женщины Судный день должен наконец закончиться! Мучительно долгий день, растянувшийся на столько веков. Миллиарды людей, искренне верящих в то, что они живы, миллиарды пустых человеческих оболочек… так ли уж важно, с чего ЭТО началось? До сих пор на Земле была лишь одна пара глаз, способная увидеть великий обман, лишь одно Слово на всех. Когда Ольги не стало бы – сомкнулись бы уста, которые принадлежат вовсе не ей. А значит, невидимый судья сделал своё дело. Не это ли главное?

Однако сегодня, за двенадцать ночей до стояния Солнца, через восемнадцать лет после смены эпох – вопреки всем предсказаниям! – Ольга благополучно разрешилась от бремени. Горел очаг, отблески адского пламени плясали на смешном красном тельце. Повитуха приняла девочку и воскликнула, не понимая жуткого смысла сказанного:

– Наследница!

Наследница… Неужели Судный день не закончится никогда?

Неужели великий обман, называемый то жизнью, то смертью, будет длиться и длиться?

Никому не дано распутать клубок страшных вопросов.

7.

Единственное, что известно наверняка, это то, что Ольга умрет в один день со мной. Её натруженные руки в последний раз снимут с остывшей плиты противни и баки, и мы станем свободными. Я и она, она и я – мы уйдем отсюда вместе. В этих простых словах заключено все счастье моей любви.

Ошибки не будет.

Наша с ней дочь, которая очень скоро скажет свое первое «нет», останется. А лучшая из женщин – моя, и только моя! Ведь я люблю её сильнее всех вас.

Сильнее всех мертвых.