Кто звал меня? - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 7

— Кто…

Он сразу переключается. Бригадир Правды всегда славился отточенной реакцией на крутых виражах дипломатических бесед.

— Неужели не знаешь? — говорит он. — По твоему делу было следствие, но официальная версия, как ты догадываешься, не соответствует истине. Тебя убил администратор музея, где вы устраивали… м-м… вечера отдыха. Он инсценировал несчастный случай — якобы ты захлебнулся во сне. Общественно значимых мотивов у него не было, просто сводил какие-то личные счеты. Кажется, вы с ним даже дружили с детства, да? Впрочем, я не вникал. Мы решили его не трогать, иначе поползли бы слухи, твоя репутация была бы испорчена, а нам этого не нужно, согласен?

Делает паузу, подняв мохнатые брови. Я молчу, тогда старик продолжает, ободренный:

— Видишь ли, и твоего соавтора я взял к себе первым референтом с похожей целью. Чтобы помалкивал, не распускал слухов. Но после того, как вскрылся факт существования его кощунственных воспоминаний, я же прогнал дурака! Жаль, раззявы из Спокойного Сна так и не нашли его, пропал он куда-то, буквально в тот же день… В общем, я чист перед тобой, согласен?

Я согласен. Я звучно лязгаю челюстями — меня разбирает хохот. Значит, один холуй подло умертвил пьяного хозяина, а второй спокойненько занял освободившееся место? Что ж, веселый сюжет. Как же ты сумел обмануть меня, надежный, безотказный, раздавленный Петро? Я ведь столько лет смотрел в твои песьи глаза, купался в них, жил в них… Хохочу, открыв сухой рот, пытаясь вытолкнуть в пустоту замершего зала хоть что-нибудь…

— Кто звал меня?

Теремок вздрагивает. Расписные своды брезгливо отталкивают чужеродные звуки.

— Это я, — тихо, но отчетливо выговаривает Бригадир. — Нужно освободить Кремль от дорвавшихся до власти чистюль, и ты должен мне помочь.

Знаменитый его голос натянут, как струна. Он торопится, он будто готовился к моему вопросу. Обводит странным взглядом своих соратников… Неужели? Нет, только не он!

— Мне доложили, что ты появился, — задыхается старик от волнения. — У меня грамотные сотрудники, инициативные… Я ждал тебя, всегда ждал…

Верно, у Министра печати были преданные сотрудники. Постаревший соглядатай из Военного музея. Некстати пропавший горе-писатель, оставивший потомкам ворох бездарных воспоминаний. Убитый во сне первый референт тоже был вполне, вполне хорош… Опять ложь! — внезапно понимаю я. Вовсе не он меня звал! Не он дал мне силу! В этих стенах вообще некому было ждать и помнить, страдать и просить…

Исполинское, вставшее до небес облегчение.

Но тогда кто?

Я привычно поднимаю меч. В зале очередная пауза. Крохотный человечек сосредоточенно пятится от стола, все разом осознав, отпустив трясущиеся щеки до пола. Тут растворяются дальние двери — охрана наконец разобралась, что ей надлежит предпринять. И власть проворно выплескивается вон, давясь в тесном проеме, обращая вспять любое встречное движение. Обезумевшая власть наполняет палаты мощными аккордами всеобщего бегства. Бригадир Правды удирает вместе с остальными — где-то там, в центре перепуганного стада. Я не гонюсь следом, подарив этим животным жизнь, потому что у меня есть дело поважнее.

Я остаюсь один.

Склоняюсь над трупом бывшего государя. Приподымаю его, обуздывая нетерпение, осторожно освобождаю пиджак от холодеющей плоти. Так же осторожно снимаю с него брюки. Затем сам вылезаю из лат, верно послуживших мне сегодня, и с наслаждением переодеваюсь.

Сделано!

Я выхожу наружу, ступая жестко и властно — на каменную площадку царского гульбища. Снова в дождь, в сверкающую огнями пустоту. Снизу несутся стоны и ругань, на нижних площадках громко умирают неудачники и продолжают яростно командовать те, кому сегодня повезло. Я иду к краю северной стороны. Навстречу мне распахивается ночной Ленинград, грандиозными кольцами выползает из мглы, черным ковром ложится под ноги. Призрачные силуэты церквей, провалы площадей и улиц, белые пятна подсвеченных дворцов — вот она, уходящая в бесконечность, до тошноты знакомая панорама. Там, за дьявольской стеной, застыл в ожидании моих приказов святой исстрадавшийся город. Славный город великого Ленина, бывший когда-то великой Москвой. А сверху застыло небо, массивное и плоское, как сковорода. Я подымаю голову. Небо очень близко, висит над шахматной крышей Терема — протяни руку и дотронься. Я кладу меч, протягиваю обе руки, я смотрю вверх, смотрю до головокружения…

Кто Ты?

Тот, Который…

Добро или Зло? Белое или Красное?

Зачем ты разбудил меня, зачем дышал мне в лицо, зачем кричал в ухо?

Небо вдруг отзывается густым рокотом — будто лавина пошла, громче, громче, громче. Ангел? Спускается ко мне? Будто подушкой замолотили по чугунному днищу нависшей над гульбищем сковороды. Однообразно и часто, широко и грозно. Будто чудовищный мотор заработал — уже раскатисто, уже рядом. Самолет?

Из-за Верхоспасских церквей выплывает нечто, наполняя вселенную оглушительным гулом, плавно разворачивается, медленно летит сюда. Разумеется, это не ангел, смешно было надеяться. Но и не самолет. Какая-то иная машина, похожая на большую беременную стрекозу. Над черным корпусом сияет, неистово вращаясь, гигантский нимб — впрочем, это всего лишь воздушный винт, удерживающий стрекозу от падения. Очевидно, секретное оружие, гордость нынешних спецов. Обшаривает могучим прожектором дворец, осуществляя разведку с воздуха, наконец обнаруживает меня и сразу прекращает движение — точно над моей головой. Я стою в центре раскаленного луча, сжимая Соавтор в руке. Сверху тугими толчками падает ветер. Все ясно: сейчас снова начнется пальба. Мирный летний дождь отольется в свинец, разящими каплями усыпая круги света, уродуя древнюю архитектуру, и не будет мне ответа, не будет, не будет… Тот, Который Звал — отпусти, перестань терзать мою душу. Кто я? Зачем я? Не могу больше, пойми и прости, прости и не гневайся…

Взобравшись на парапет, я заглядываю в бездну. Место на редкость удачное — нижних площадок здесь нет, ничто не помешает секундам свободы. Я прижимаю к груди меч и, толкнувшись посильнее, прыгаю.

Провал в памяти. Небо повсюду…

Впрочем, тяжело, тяжело, тяжело — содрогаюсь от нечеловеческой муки. Позвоночник в гипсе. Короткое усилие, и гипс раскалывается. Я приподымаюсь на руках, затем встаю на четвереньки и высовываюсь из ямы. Ночь. Рядом желтая, уходящая ввысь стена подклета, наверху светятся Терема. Дождь кончился, а в остальном — все как прежде. Яма вершков этак в 20 глубиной, не яма даже, а разлом в тщательно утрамбованной поверхности. Неужели — моя работа? Неужели я остался цел и невредим, грохнувшись с такой высоты? Неужели — зря?

Тоска обрушивается ватным прессом, тащит обратно к земле, тоска и вселенская скорбь, но тут выясняется, что вокруг ямы уже предусмотрительно расставлены сигнальные стойки с флажками, что неподалеку стоит солдатик, который заторможено глазеет на меня, и тогда я стряхиваю постыдное оцепенение. Царский костюм смят и грязен, однако теперь это неважно.

Встаю.

Да, я цел и невредим — шепчите молитву, товарищи по партии! Встаю во весь рост. Солдатик, занятно изменившись в лице, визжит:

— Ой, опять лезет!

Два других храбреца деловито трусят по двору с большими канистрами в руках, ловят меня взглядом и, слаженно споткнувшись, меняют направление бега на противоположное.

— Боб, Андрюха! — надсаживается солдатик, срывая со спины автомат. — Скорей! Сюда!

Бесполезно: Новая Гвардия доблестно сверкает пятками, побросав канистры. В емкостях, очевидно, бензин. Ого, собирались жечь меня, умники! Охранявший яму гвардеец лихорадочно озирается и также решает бежать, рывком освободившись от оружия. Его я догоняю в несколько прыжков, он успевает только пискнуть жалобное: «Ребята…», соприкоснувшись с моим кулаком, и размашисто падает на мостовую. Дурачок, — смеюсь я, — ты мне не нужен. Мне бы узнать всего-навсего, который нынче час… Беру безвольно лежащую руку, изучаю простенький циферблат солдатских часов, шагаю прочь, а кукла, оставшаяся сзади, кроваво булькает мне вслед, подняв белое лицо из лужи…