Инъекция страха - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 49

«Психо» – душа; «тронос» – власть. «Психотронное» в переводе означает «управляющее душой». Вот она – мечта, сжигающая кукловодов различных уровней служебной иерархии, вот он, стимул, заставляющий высоколобых спецов – докторов и кандидатов наук – прилежно становиться негодяями. Не надо мелочиться – вовсе не обнаружение загадочного «афферентного импульса», запускающего реакцию стресс-аналгезии, является смыслом жизни самоотверженных профессионалов. Вовсе не познание механизма, раскручивающего в головах подопытных мышек наркотический и прочие вихри. И даже, расширяя взгляд, не разработка фантастического оружия в рамках сверхважных оборонных программ.

Все просто: власть над душой – это абсолютная власть. Неотъемлемый атрибут Дьявола.

5. Ответ

Что чувствует человек, жизнь которого превращается в скучную хронику текущих событий?

Наверно, то же, что и герой литературного произведения, выполнивший все капризы автора, но которого почему-то не оставляют в покое.

Что думает человек, не знающий, на какой вопрос он хочет получить ответ?

Наверное, то же, что и уставший читатель, не понимающий, зачем ему рассказывают давно оконченную историю.

К счастью, Андрей перестал о чем-либо думать. Вернулась домой жена, забравшая из детского садика Алису. Ребенок заснул, дав родителям возможность побыть часок-другой наедине, и чувства Андрея также пришли в норму. Впрочем, естественности и непринужденности его мужского поведения здорово мешал потолок. А еще – стены и окна. Распалившаяся Зоя просила оставить свет – однако при свете он, разумеется, не мог.

Наступившая темнота не спасла от понимания безнадежности ситуации: телеглаз с особой передающей трубкой и так все увидит, а техника, работающая в инфракрасном спектре, подсмотрит даже сквозь одеяло.

– Что с тобой? – спросила разочарованная жена. – Тебе нехорошо?

Требовалось время, чтобы привыкнуть. Возможность участия третьих лиц в таинстве, придуманном только для двоих, сводила с ума.

И вообще, ситуация не позволяла расслабиться, хоть Андрей и перестал о чем-либо думать. Тем же вечером он предпринял несколько решительных шагов. Повесил на входной двери объявление, но не снаружи, а изнутри, в качестве памятки себе и родным: «НЕ ОТКРЫВАТЬ! НЕ ПОДХОДИТЬ И НЕ СПРАШИВАТЬ, КТО ТАМ!» В дополнение к этому плакату – строжайше проинструктировал жену (на следующий день, когда пришла мать, проинструктировал и ее тоже), во-первых, насчет двери, во-вторых, насчет телефона. Отвечать на телефонные звонки отныне будут только Зоя или мать. Если Андрея попросит незнакомый голос – не звать ни в коем случае: нет хозяина дома, и все тут. Если же телефонный звонок поздний, то трубка не снимается вовсе – таков закон.

Честно говоря, они с женой слегка поругались из-за этих нововведений. Маму тоже было не так просто убедить в необходимости столь радикальных мер безопасности. «А что, например, с твоим Сашей? – удивлялись женщины. – Он же вечно по ночам звонит и ходит».

«Саше не открывать тем более! – шипел и плевался Андрей. – Как вы не понимаете?! И к телефону не звать! Соврите что-нибудь, скажите гаду, что муж, он же сын, удрал в Баден-Баден с шестидесятилетней любовницей-миллионершей! Как вы не понимаете – это же все из-за него, придурка и подлеца, все из-за него…»

«Если Саша снова явится, – кричал и плакал Андрей, – я умру!»

Частичка его ужаса передалась несчастным женщинам, поэтому возражения быстро превратились в расспросы, на которые были даны невразумительные объяснения. Инструкции вступили в силу, и дом превратился в осажденную крепость.

Ночью Андрею приснился сон. Саша, зло улыбаясь, поднимал пистолет, целился, а он метался между стенами, пытаясь куда-нибудь спрятаться. Действие сна происходило здесь, в квартире, отчего утром, проснувшись, Андрей поторопился отправиться на улицу.

Он пошел в поликлинику. К своему участковому врачу, к доброй толстушке с фамилией Гулина. «Послушаем, что ты скажешь, – предвкушал он. – Посмотрим в твои честные глаза, актриса цирка…»

Улица оказалась таким же нервным местом, как и дом. Приходилось постоянно быть начеку: вдруг где-нибудь на пути встретится Саша, вдруг специально подкарауливает? В подъезде, на перекрестке, на автобусной остановке. Зло улыбаясь, Саша вытащит из кармана крутки пистолет, прицелится – и… Приступы безумия длились не более секунды, но душевных сил отнимали изрядно. Кроме того, пристального внимания требовала проезжая часть улицы. Могла появиться оранжевая «Волга» – нельзя было пропустить этот момент. Потому что теперь нелепый автомобиль вряд ли так просто проехал бы мимо. «Волга» притормозит, из салона повыскакивают безликие серые фигуры, мелькнет баллончик в мясистой руке – и…

Вообразить – значит, пережить. Андрей понимал, что бояться нечего, ведь страх его был ненастоящим, кем-то придуманным! И все-таки… Боялся, что эксперимент продолжается – каких сюрпризов еще ожидать? Боялся, что эксперимент закончился – подопытную мышку, превратившуюся в опасного свидетеля, запросто могут «убрать»! Особенно он боялся, что эксперимента не было вовсе – тогда Саша обязательно появится вновь, с настоящей, отнюдь не придуманной паранойей в проспиртованных мозгах.

Андрей направлялся выписываться. Сидеть далее на больничном было невозможно ни по срокам, определенным врачебными инструкциями, ни по объективным показаниям. Ощущение отсутствующего здоровья в медицинскую карту не занесешь, а субфебрильная температура может тянуться месяцами. Да и потери в зарплате давно уже надоели. Кроме того, неудобно перед коллегами, вынужденными брать на себя его часы занятий. Наконец, главное – от своего участкового врача Андрею ничего больше не нужно!

Однако выяснилось, что терапевт Гулина в поликлинике уже не числится. Уволилась. С десяток лет отработала – и нате вам, ушла.

– Сбежала, – жалостливо вздохнула старушка из очереди к другому терапевту, которого поставили замещать Гулину на отделении. – Известное дело, сбежишь, коли денег не платят, коли люди сволочи. Жаль, врачиха уж больно хорошая была…

Исполинская очередь еле двигалась, но Андрей высидел ее от начала до конца. Не теряя времени, он пытался выяснить, куда же все-таки подевалась участковая. Заведующая отделением изволила сегодня на что-то сердиться, поэтому справок не давала. Однако вполне вероятно, что ее фраза насчет «не знаю ничего про вашу Гулину и знать не хочу» была искренней, вырвавшейся из сокровенных глубин души. Рядовые подружки-врачихи, которых Андрею удавалось отловить по кабинетам и коридорам, имели разноречивые сведения. То ли Анна Георгиевна (так звали участковую) в связи с переездом ушла в другую поликлинику, то ли поступила в ординатуру, то ли подалась в престижную частную фирму. А может, вообще уехала из города? Все может быть, она ведь не сочла необходимым пооткровенничать с коллегами.

«Хорошо, – сменил Андрей тактику, – знает ли кто-нибудь ее адрес?» Старый адрес знали многие, а новый – никто. «Говорят же вам, совсем недавно переехала». Ну, ладно, а как насчет года рождения? Имя-отчество известно, если прибавить к этому год рождения, то можно обратиться с запросом в горсправку. «Сходите в отдел кадров, – посоветовали ему. – Вы так настойчивы, молодой человек, будто Анечка должна вам крупную сумму в валюте».

Личное дело на доктора Гулину в отделе кадров отсутствовало, хотя пожилая инспекторша клялась, что бумаги еще вчера лежали в картотеке, вот на этом самом месте. И тогда Андрей оставил занятых людей в покое. Подошла его очередь, он пробыл в кабинете не более трех минут и удалился, торжественно неся закрытый больничный – двумя пальчиками за уголок.

Не удалось ему посмотреть своему «доброму ангелу» в глаза. Не понадобилось презрение, бережно доставленное к дверям этого рая. Визит в поликлинику завершился.

Он все-таки обратился с запросом в горсправку, приблизительно рассчитав год рождение славной, милой Анны Георгиевны. А пока ему готовили ответ, решил поездить по другим интересным адресам.