Двое на дороге - Щеголев Александр Геннадьевич - Страница 11

Кошмарный беспросветный мир.

Выход существовал. Напрашивался сам собой, был очевиден и прост. И Оборвыш ни мгновения не колебался, приняв его за единственно возможный. Он, скорее всего, до конца ещё не понимал, что означает этот выход для его жизни. Он решился сразу. Когда господин младший воевода закатил ему властную оплеуху, а затем пригласил проследовать в стоящий где-то поблизости загон с двуногим скотом, когда стоящие без дела ребята получили долгожданный приказ помочь этому тощему выродку дойти до места, он задал вопрос:

— Вам нужна бумага?

— Чего-чего? — переспросил воевода.

— Бумага, — повторил Оборвыш, потирая горящую щёку. — Нужна?

Ответом ему явился хриплый хохот.

— Малыш спятил! — объявил господин младший воевода. — И сколько у тебя бумаги?

— Много. Вам для закруток надолго хватит.

Стражник стал серьёзным. Недоверчиво оглядел рваную рубаху Оборвыша, измазанное лицо его и с сомнением предположил:

— Ты врёшь, мерзавец!

— Нет.

— И где же она у тебя? — поинтересовался тогда стражник.

— Вам нужна бумага? — уточнил Оборвыш. — Мы сможем договориться?

— Ну что же ты, — укоризненно заметил господин младший воевода. — Сильно не хочешь быть солдатом?

— Я хочу отдать вам бумагу.

— Это хорошо, — похвалил стражник. — Считай, что договорились. Так где она у тебя?

Оборвыш коротко объяснил ситуацию. Затем посмотрел на небо. Вот-вот должно было начать темнеть. Господин воевода тоже внимательно посмотрел на небо.

— Там придётся здорово поработать, — задумчиво произнёс он. — Да-а… Идти в лес на ночь глядя…

— В яме лежит целый заплечник бумаги, — напомнил Оборвыш.

— Да-да, я понял… Знаешь что? — высокопоставленный человечек, усмирив брезгливость, вплотную приблизился к Оборвышу, дружески возложил ладонь на плечо его. — Плюнь ты на этого потного толстяка! Он ведь теперь нищий. Давай мы завтра спокойно пойдём и достанем твою бумагу. Согласен?

— Надо идти сейчас, — нетерпеливо сказал Оборвыш. — Как можно скорее.

— Мы пойдём завтра, — сообщил воевода своё решение.

— Завтра я вам не покажу место. А сами вы не найдёте.

— Тьфу! — разозлился стражник. — Я было подумал, что ты умный парень, — он помолчал и уверенно добавил. — Завтра ты покажешь нам всё, что попросим.

— Нет.

— Покажешь, — улыбнулся сборщик солдат. — Ты ведь не знаешь, как хорошо мы умеем просить.

— Не покажу, — равнодушно сказал Оборвыш.

Стражник поверил.

— Вонючка… — проговорил он. — Ладно, всё равно работать не нам, — повернулся и жёстко приказал ожидающим сзади теням. — Гоните за нами тот сброд из загона. Только внимательно, чтобы не разбежались, понятно?

И они двинулись в путь.

Что же я наделал! — ужаснулся Оборвыш. — О-о, святая твердь!

Спасатели действовали энергично, расторопно, умело. Вскоре вышли к завалу, тут же в руках у стражников появились топоры, будущие солдаты были временно освобождены от стягивающих их верёвок, и работа началась.

— Показывай, — сказал воевода.

Оборвыш безропотно повёл стражников к ловушке, из которой недавно выбрался. Были ясно слышны какие-то странные звуки, и, приблизившись, он догадался: это выл прощавшийся с жизнью Пузырь.

— Я привёл людей! — Оборвыш заставил себя крикнуть. Пузырь проорал в ответ что-то нечленораздельное.

— Заткнитесь вы! — рыкнул воевода раздражённо.

Дальше всё происходило очень быстро. Оставалось только наблюдать, стараясь забыть о неизбежном. Сборщики солдат разрубали сваленные деревья, осыпая мир оглушительными проклятиями, полуголый «сброд» растаскивал в стороны тяжеленные брёвна. Господин младший воевода тревожно посматривал на небо и часто поторапливал подчинённых, бессловесных же рабов изредка стегал плёткой — просто так, на всякий случай. Он тоже ругался, разнообразно и отвратительно. В итоге дело спорилось, и когда твердь небесная окончательно утратила дневную силу, работа была закончена.

Пузырь выскочил наружу через прорубленный колодец, совершенно обезумев. Он размахивал руками, гадливо сбрасывая с себя что-то невидимое, яростно бил во все стороны ногами — очевидно, продолжал войну с присосками. На коже его виднелись следы многочисленных укусов, руки были вымазаны кровью. Да, жутковатое сражение развернулось в яме. На Пузыря никто не обратил внимания. Он побежал куда-то, споткнулся, грохнулся между брёвен и остался лежать, наконец-то успокоившись. Оборвыш подобрался к нему и сел рядом.

— Достать мешок! — нетерпеливо скомандовал господин младший воевода. Сказанное моментально было исполнено. Стражник принял заплечник, вспорол его коротким движением и удовлетворённо изрёк. — Не обманул, мерзавец.

Он с жадностью насовал бумагу себе за пазуху, безжалостно сминая листы, после чего милостиво разрешил:

— Разбирайте, ребята.

И заплечник в мгновение ока был растерзан.

— Отдохнём, — сказал тогда господин младший воевода. Потные пальцы зашелестели трудно добытой драгоценностью, делая невиданные доселе закрутки. Очень кстати оказался здесь подаренный Пузырём курительный порошок. И вскоре стали подниматься к небу тонкие струйки дыма, быстро растворяясь в вечернем воздухе.

— Прямо как Верховный, — блаженно подметил он. Стражники вокруг согласно закивали головами.

Оборвыш смотрел, как корчатся в огне исписанные им листы бумаги, как превращаются в пепел его небылицы, как сгорают его мечты, и думал, о том, что надо встать, сделать всего несколько шагов и убить палача. Он почти уже собрался осуществить это, но внезапно понял, что сначала нужно убить себя. И радостно изумился простоте этой мысли. А глаза его продолжали ясно видеть непоправимое, и, не в силах выносить пытку, он отвернулся.

Свершалось преступление. Свершалось святотатство. Вообще — свершалось что-то невозможно, невообразимо страшное. До последнего момента Оборвыш не верил. Не мог верить. А теперь… Что же он наделал?

— Всё, ребята, пора, — сказал господин младший воевода. — Бежим к дороге.

Настроение у него было на редкость хорошим. Он приятельски улыбнулся Оборвышу:

— Тебя мы, пожалуй, оставим. Не годишься ты в солдаты, слишком добрый.

Когда сборщики солдат скрылись среди деревьев — растворились в сумерках, будто и не было их — Пузырь приподнялся. Спросил:

— Они всё забрали?

Оборвыш не ответил. Пузырь продолжал:

— Не расстраивайся, ты ещё лучше сочинишь.

Оборвыш молчал.

— Я тебе достану бумагу, — пообещал Пузырь. — Завалю тебя бумагой. Расшибусь, но достану!

Оборвыш сидел тихо, беспомощно опустив глаза. Чтобы расшевелить бывшего друга, Пузырь начал увлечённо рассказывать, как он благодарен, как он рад тому, что его не бросили, но тот не отзывался, будто бы даже не слушал, и голос у Пузыря почему-то становился всё жалобнее. Только когда с уст взволнованного перекупщика сорвался давно зревший вопрос, Оборвыш сумел очнуться.

Пузыря интересовало, зачем его спаситель шёл в город.

И, складывая фразы из сухих непослушных звуков, мучительно пробивавшихся сквозь онемевшее горло, Оборвыш открыл бывшему другу свою мечту.

Умирая, отец поведал ему, что есть в городском храме группа жрецов, которые втайне от всех занимаются нужным для людей делом. Они подробно описывают происходящее под этой твердью и надёжно прячут бесценные записи, чтобы сохранить их на долгие года. Сейчас, увы, никто не поймёт важности этой святой миссии, но придут когда-нибудь другие люди — те, что родятся неизмеримо позже, — и будут они счастливы узнать о жизни предков, чтобы никогда не повторять их слепых ошибок. Так сказал Оборвышу отец, и далее признался, что сам он не век жил в деревне, а был по молодости учеником жреца, да вот беда — изгнали его за глупую провинность. И покинул он город, унося с собой бумагу, которую ухитрился накопить за время пребывания в храме. Поселился в глухой деревне, дабы продолжать самостоятельно тайное дело, твёрдо решив посвятить этому жизнь. Но судьба подарила ему сына, и всё резко переменилось, потому что мальчик оказался очень странным ребёнком. Сын сочинял истории, причём самое удивительное — истории эти рассказывали о совершенно неправдоподобных, несуществующих, попросту невозможных вещах и событиях. О таких умельцах отец никогда не слыхал, и понял он однажды, что рождение его сына — великое чудо. Прошло время, и отец понял новую истину: для тех, кто придёт неизмеримо позже, очень важным окажется знать не только то, что БЫЛО с их предками, но и как предки видели то, чего с ними НЕ БЫЛО И НЕ МОГЛО БЫТЬ. Тогда отец обучил Оборвыша письму, заставил записывать свои истории, а перед смертью наказал идти в город и отдать рукописи его бывшим товарищам, подробно объяснив, как их там найти. И мечтой Оборвыша, смыслом его жизни стало отцовское напутствие — добиться того, чтобы небылицы пережили сложные времена, чтобы в целости попали к тем, кто придёт позже. Вполне ведь может случиться так, что кроме Оборвыша в мире не отыщется больше подобных странных умельцев.