Путь - Щупов Андрей Олегович - Страница 14

… Очарование, любопытство, изумление…

Если б не спасательная забывчивость, мы избавились бы от этих понятий в первые же годы жизни. Но к счастью, мы забываем — и забываем все на свете, тем самым обновляя восприятие, не отучаясь радоваться. Наиболее памятливые из нас — самые грустные люди на земле. Они читают книгу лишь раз, влюбляются только однажды, и лишь один-единственный год способен поразить их дюжиной месяцев. Счастье детей — в короткой дистанции, отмеренной с момента рождения, в умении осмысливать, приходящем с щадящей постепенностью. Отсюда и свежесть юного восприятия. Увы, свежесть эта не вечна. Мы стареем, и парадоксом помощи нам является Ее Величество Забывчивость. Умело забывая, мы видим заново. Салют тебе, Дырявая Память! Костыль и поручень жизни!..

Я помню иные дни, иные мгновения, а между тем вереницы лет стерты шершавой резинкой, как строки неудавшегося письма. Моя жизнь уподобилась пунктиру с пространственными междометиями, которые мне никогда не заполнить. Бесплодно напрягая мышцы, я не умею напрячь то, что способно вызывать к жизни временные провалы. То, что мы зовем памятью, — всего-навсего проруби на поверхности мерзлой большой реки, проталины среди заснеженного леса. Наверное, прав был Уолф, не доверяя зыбкости воспоминаний. Я отлично вижу тот день установившегося благодушия, когда слились половинки автобуса, помню тот поделенный между друзьями персик, удивительно сочный, огромный, как спелый кокос. Так по крайней мере мне казалось тогда, а сейчас… Сейчас я силюсь угадать, что же было потом, но «потом» слилось в безликую насмешку над моими потугами. Вероятно, это были беседы, сотни бесед с сотнями акцентов, череда остановок, сопровождающихся схватками, и ежедневные, ничуть не меняющиеся глаза Читы — взрослеющей Читы. Это было сонное дыхание салона, споры моего «старика Пэта» с Уолфом и что-то еще, равнодушно утерянное памятью. Архивы, приговоренные к уничтожению, которых мне всегда будет жаль, хотя никогда я так и не узнаю, стоили они моего сожаления или нет. Я могу только гадать. Впрочем, в случае нужды можно порасспрашивать тетушку Двину или Леончика, но более всего я хотел бы поговорить о прошлом с Уолфом. Он — единственный, воспоминаниям которого я мог бы поверить безоговорочно. Но увы, я лишен и этой подсказки. Уолф пропал. Пропал совсем недавно в одном из моих бездонных провалов. Я полагаю, что это произошло во время очередной схватки со штурмующими. Уолф никогда не прятался за чужие спины, и может быть, столь долго щадящий нас перст судьбы в одной из ожесточенных баталий лениво избрал среди многих других именно его. Словом, все тот же случай сделал свое дело — послюнявив палец и перелистнул разом стопку страниц. Только после этого невидимый режиссер сдвинул мохнатые брови, заставив время и жизнь вздрогнуть и заструиться с прежней скоростью.

Вдвоем с Лисом мы стояли у водительской кабины. Тонкая прозрачная перегородка отделяла нас от лысоватого неподвижного затылка шофера. Этим самым затылком он не мог, конечно, разглядеть решимости на наших лицах и увесистых дубинок в руках.

— Вот увидишь, нам даже не придется его бить, — шепнул Лис.

— Возможно. Он уже не тот белозубый забияка…

В этот миг, что-то почувствовав, шофер обернулся. Пухлый дрожащий подбородок, рыхлые плечи — действительно, за последние годы «рубаха-парень» основательно переменился. Его глаза — два маленьких светлячка пугливо прятались в щелочках между набрякшими кожными складками. Заметив нас, они настороженно заблестели. Но испуга пока не было. Скорее, удивление и непонимание. Пинком Лис распахнул стеклянную дверь и в мгновение ока очутился рядом с водителем. Держа дубинку наготове, я вошел следом.

— Когда следующая остановка, толстяк? Кажется, скоро?

— Остановка? — «светлячки» обеспокоенно забегали. — Что вы задумали, ребята? Какую-нибудь шутку?

Лис поднес к носу водителя дубинку.

— Если ты эту шутку имеешь в виду, то да.

«Рубаха-парень» растерянно заморгал.

— А теперь послушай меня, я шагнул ближе. — Отныне ты не будешь останавливаться. Ни сейчас, ни завтра, никогда. Только на заправку! Это и есть то, о чем мы хотели потолковать с тобой. Дави на газ и наращивай брюхо. Не мне тебя учить, как объезжать все эти сборища стороной.

Физиономия водителя вытянулась и начала стремительно багроветь. А потом что-то случилось, и он разом увял, потеряв всяческую окраску. А я обратил внимание на его руки. Словно живущие порознь с телом и сознанием, они спокойно и уверенно продолжали родное дело, ни на миг не отрываясь от баранки. Встревоженный мозг и паникующее сердце были им не нужны.

— Ребятки… — Он судорожно сглотнул. — Вы сами не понимаете, что творите!

— Все, разговор окончен! — Лис ткнул его дубинкой между лопаток. — Отныне ты едешь без остановок, жмешь на клаксон и все такое прочее.

— Ребятки! Милые, я не могу! — голос водителя прозвучал умоляюще. — Правда, не могу!

— Это тебе только кажется, — Лис хмыкнул. — Пока ты с нами, забудь о своих страхах.

— Но поймите, я ДОЛЖЕН останавливаться!

Лис не слишком сильно, но вполне достаточно, чтобы почувствовать, ударил дубинкой по массивному загривку шофера.

— Сейчас ты сам увидишь, как это просто — ехать без остановок. И перестанешь вибрировать. На первый раз мы, так и быть, тебе поможем.

Я уселся на поручень, задрав ноги на панель управления, наблюдая, как стекают по вискам нашей жертвы капельки мутного пота. «Рубаха-парень» здорово перетрухал. За стеклом впереди тянулась дорога, черная и лоснящаяся, как огромная морская змея. Справа и слева мелькали тени столбов.

— Смотри, приятель! До сих пор мы обходились с тобой ласково, — предупредил Лис. — Не превращай нас во врагов.

Он встал за тяжелой, почерневшей от пота спиной водителя, положив костлявую кисть на вздрагивающее плечо.

Прошло, наверное, минут десять, прежде чем мы увидели станцию. Этого момента мы с нетерпением ждали и отнюдь не восприняли, как нечто неожиданное. Остановки шли строго по расписанию. Гигантским прыжком тьма отскочила от дороги, выпустив из своих лап неопрятно разросшийся кустарник, позволив нам рассмотреть мертвенно-бледный абрис станционных зданий и мусорные пирамидальные кучи. Обогнув обшарпанный домик почтамта, украшенный ржавого цвета вывеской, мы выехали на площадь и зажмурились от множества разожженных костров. Сквозь рев мотора прорвались первые неясные крики. Нас ждали.