Жизнь продолжается. Записки врача - Дорогова Евгения Викторовна - Страница 8

В один из вечеров, прервав музыку, в наступившей тишине Владимир объявил о пари. Всеобщее внимание обратилось ко мне. Выйдет или не выйдет майор во двор на танец с Женей? Под взглядами всех участников я храбро отправилась за Волькой. Он сидел, уткнувшись в книги, одетый в майку, брюки галифе с болтающимися тесемками и тапочки на босу ногу.

Мне удалось быстро объяснить условия пари. Он ответил: «Я не одет», но пошел со мной. Присутствующие встретили наше появление в дверях квартиры овацией. Освободили круг, грянул вальс «На сопках Маньчжурии».

Несмотря на свою совсем не вечернюю одежду, кавалер, галантно поклонившись, пригласил меня на танец. Я была неплохой танцоркой, Волька же сбивался с такта, терял на ходу свои тапки, потом совсем их выбросил и танцевал босиком. Все смеялись от души. Владимир пари проиграл.

Когда вальс отзвучал, моряк Славка забрал радиолу и весь народ двинулся за угол нашего дома, на соседнюю улицу. Танцевальные вечера продолжались там еще долго. Мы вместе с жителями обрели благодатную тишину, так необходимую для занятий уроками. Покой я потеряла по другой причине.

Наш «Паренек», ради которого гасил свою зеленую лампу сосед, возбудил в его душе бурю романтических чувств. Настоящая лавина их обрушилась на меня и лишила покоя. С моей стороны его чувства не остались безответными. И как только удавалось мне получать пятерки за сдаваемые предметы?

С этого вечера он являлся предо мной уже не в тапках, а в полном параде. Каждый вечер мы встречались в сквере напротив нашего дома и, взявшись за руки, бродили по родным улицам и переулкам. Соединенные какой-то властной силой, мы уходили далеко по любимой Москве, право вернуться в которую оба заслужили своей кровью.

Оказалось, что есть нескончаемые темы для разговоров, несмотря на двенадцатилетнюю разницу в возрасте. Шагая по Москве, во время одной из таких прогулок я спросила: «А как тебя зовут по-настоящему?» Он остановился, будто налетел на стену, и сказал очень серьезно: «Женя, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Выйдешь замуж за меня, за Воль- ку?» Я ответила: «Да!» Все мы тогда были интернационалистами, наши имя, фамилия, национальность не играли в жизни никакой роли.

Счастливые и веселые мы вернулись к нам домой. Мамы дома не было, но братья присутствовали в полном составе. Волька официально повторил свое предложение руки и сердца. Братья его приняли, одобрили и постановили: во избежание шума и криков держать это событие втайне до тех пор, когда, устроившись в Ленинграде и сдав зимнюю сессию, Волька приедет за мной. В те годы отношения между людьми в нашей стране были другими. Близость начиналась только после регистрации брака, а до того была дружба и романтическая любовь.

Накануне учебного года Волька уехал и как в воду канул. Каждый день я замирала у почтового ящика, но не находила ни письма, ни телеграммы. Думая о нем, впадала в тоску, ощущала физическую боль в сердце. Ситуацию прояснил мой самый старший брат Аркадий, офицер и фронтовик, внезапно появившийся дома. Я не узнала своего доброго, внимательного и ласкового брата в раздраженном, встревоженном и резком человеке. Он буквально перевернул все мои вещи, книжки, тетрадки. На мой вопрос, что ищет, нервно закричал: «Твой Волька — враг народа! Немедленно прекрати всякое общение с его семьей!» Крикнул какие-то обидные слова и, хлопнув дверью, ушел. Ушел, как оказалось, навсегда...

Через короткое время стало известно, что Волька погиб. Я тяжело заболела, не соглашалась со словами брата. Не мог благородный, честный и дорогой

человек, знакомый мне с самого детства, самоотверженно боровшийся за жизни раненых, стоя дни и ночи у операционного стола, быть нашим врагом!

Жизнь разбросала нас в разные стороны. Брата я никогда больше не смогла увидеть и сказать, что прошедшие десятилетия доказали, что это я, а не он, оказалась права.

ДРУГ

Может ли безоблачное и беспредельное счастье в одно мгновение смениться горем и безысходным отчаянием? Оказывается, может. Так случилось со мной, студенткой восемнадцати лет, внезапно потерявшей своего жениха за месяц до свадьбы. Страшную весть о том, что он арестован как враг народа, как я уже сказала, сообщил мне старший брат. Я не поверила и поссорилась с любимым братом, опекавшим меня как нянька с самого рождения. Дорогой для меня человек был офицером, полевым хирургом, проведшим на фронтах всю войну. Для меня он был самым красивым человеком на свете. Я гордилась им, взрослым, благородным, относившимся ко мне нежно и трогательно. Он всеми силами оберегал свою желанную невесту. В состоянии отчаяния и шока, не посещая занятия, отказавшись от еды, я безучастно лежала в постели и не переставала плакать. Ноги мне не повиновались, сердце болело и билось с перебоями.

В разгар болезни без всякого приглашения в квартире появился мой сокурсник Иван, находившийся на действительной военной службе и одновременно учившийся вместе с нами. Он вызывал мое уважение собранностью, краткостью речи, необыкновенным упорством в обучении. Удивительно, как можно было совместить такие разные занятия? Всякий раз, отмечая его точность и краткость, я старалась ему

помочь: аккуратно отмечала его присутствие на лекциях и занятиях, в то время как он был на службе, в отдельной тетрадке писала для него четкие рефераты пропущенных занятий. По этой причине я за свои ответы преподавателям неизменно получала пятерки.

Увидев, в каком ужасном состоянии я нахожусь, он энергично принялся спасать мне жизнь. Иван был суров и беспощаден, лечение начал с кормления. Призвав на помощь моего младшего брата Гошку, он буквально влил в меня протертый суп и молоко. Потребовав чистую смену белья, ловко перестелил постель, переодел меня, как куклу, а затем занялся внутривенными вливаниями и целой серией инъекций. Уходя, распорядился о питании на завтра, приказал есть самостоятельно и готовиться к экзамену по анатомии. Ответственным за распорядок назначил Гошку.

Проспав благодаря его снотворным до обеда, я не выполнила этих распоряжений. Встать с постели не могла, ничего не ела. Иван ужасно рассердился. Подняв с кровати, как тростинку, он поставил меня на ноги и страшным голосом, как на фрица-фашиста, закричал: «Стоять!» Я испугалась и не только устояла на ногах, но и побежала от него прочь. Я плакала и умоляла своего верного защитника Гошку прогнать его. Однако Гошка не только не прогнал Ивана, но стал его безотказным помощником и восторженным поклонником. «Ура! — радостно вопил он. — Нет никакого паралича! Я отлуплю тебя собственноручно, если посмеешь не слушаться Ивана!» Бабушка Поля (о ней в гл. «Свадьба». — Примеч. ред) металась между нами и кропила всех святой водой.

Иван, догнав меня, посадил за стол и, не давая опомниться, велел называть и описывать человеческие кости, которые он вынимал из портфеля, — их выдавали на кафедре анатомии, как книги из библиотеки. Сквозь рыдания я шептала: «Ос окципиталис, ос темпоралис, каналис интервертебралис» и т.д. С этого момента я постепенно стала выходить из состояния ситуационного психоза.

Иван приезжал ежедневно, самоотверженно выдерживая колоссальную нагрузку. С раннего утра до обеда он исполнял свои обязанности в воинской части, в середине дня присутствовал на лекциях или занятиях в институте, а вечером еще и возился

со мной. Не смея ему возражать, я безропотно терпела массу разнообразных инъекций, пила микстуры и таблетки. Однажды поздно вечером он внезапно уснул, сидя на стуле. Мои братья бережно перенесли его, спящего, на устроенную прямо среди комнаты постель, лишь сняли сапоги и расстегнули пуговицы на одежде.

В день экзамена утром Иван приехал в военной форме на фронтовой зеленой санитарной машине. Привязав меня в кузове к носилкам специальными лямками, сказал: «Это тебе за строптивость!» Сел в кабину с шофером и приехал на Пироговку (ул. Пирогова. — Примеч. ред.) сдавать экзамен по анатомии — первый в нашем первом семестре.