Актриса - Минчин Александр - Страница 28

— Я забираю их в следующий уик-энд. Детишек мне будут передавать через посредника в двух переулках от дома.

— Очень мило. Почему в двух?

— Так судья постановил.

— А дом купили вы?

— Кажется.

— И платите за него тоже?

— Кажется.

— И не можете в него войти?

— Даже приблизиться.

— Какие чудесные порядки! А почему это так, Алеша? Вы же умный мальчик…

— Моя бывшая Джульетта начала войну против меня. Она глупа, к сожалению, невероятно, ум вторичен в женщине — по отношению к красоте. И судья с заявлений Джульетты установил, что Ромео — угроза ее жизни.

— Алешенька, как вы можете быть угрозой кому-то?..

— Чисто риторический вопрос. Но бракоразводный процесс в Америке — это греческий лабиринт, в котором выигрывает…

Снизу позвонил консьерж: за Таей приехали.

— Я появлюсь вечером, если вы не возражаете, и останусь…

— Подругу тоже пригласите.

— Вам меня одной мало?

— …

Она, улыбаясь, исчезла.

Вечером Тая появилась, купив много красивых вещей. Она сразу стала выглядеть лучше и более соблазнительней.

Но мне хотелось выпить, напиться… На душе была тоска.

— А где ваша мистическая подруга?

— Она сказала, что еще не готова предстать перед известным писателем и…

— Тая!

— Алешенька, она к нам присоединится завтра, если вы не возражаете.

Я вздохнул. Мне было тяжело нести бремя одному.

— Я прочитала вашу замечательную книгу у подруги.

— Уже?

— И после того, как я попрошу смешать вашими волшебными руками магический напиток — джин с тоником, я выскажу несколько мыслей, если позволите.

Я смешал ей все в большом бокале, опустив несколько кусков льда, всегда в избытке имеющегося в американских холодильниках.

— Я прочитала вашу книгу не один, а два раза. Вы не представляете, видимо, что вы создали. Как всякий творец, пока это не слишком поздно… У вас уникальный дар. В «Факультете» есть атмосфера, есть воздух, есть любовь. Я могу дышать этим воздухом, этим романом. Там есть потрясающие сцены — из жизни студенчества. О котором никто не пишет. Я ничего подобного не читала.

— Но это вы преувеличиваете. Была пара «ребят» во Франции и Англии…

— Меня не интересует «Франция, Англия»: мне интересно наше. Алешенька, а кем бы вы хотели стать, если бы не писали?

— Актером.

— Правда?

— Я поступал в ваше театральное училище. Меня слушал сам великий Кутузов.

— Он был моим учителем. И что же?

— Прищурив глаз, откинувшись в кресле, он попросил меня прочитать еще несколько басен. Я приготовил только две. Горло свел спазм, я не владел гортанью.

— Молодой человек, — сказал он, — в ваши годы я знал сотни басен!..

Потом он позвал маму, которая ждала за дверями его личного кабинета.

— Уважаемая, я прослушал вашего сына. И позвольте мне объяснить кое-что: что мы ищем? Актер должен обладать десятью талантами: чувством правды, жизни, трагизма, реализма, юмора и так далее. Разумеется, найти сразу такой дар — невозможно. Поэтому мы принимаем тех, кто обладает хотя бы четырьмя качествами (остальные — мы развиваем). Ваш сын не обладает пока ни одним. Он еще не видел жизни и совершенно молод. Ему надо пойти поработать, в народ, познать жизнь, хотя бы на год или два. И тогда я с удовольствием прослушаю его снова.

— Вы вернулись? — Глаза ее сверкали.

— Ему, по-моему, понравилась очень мама: она была тогда красавица. И слава Богу, что он меня не принял: я был бы задрипанный актер, который бы произносил великие роли «кушать подано!». Как говорил мой критический папа: был бы не на третьих, а на четвертых ролях — за кулисами. К тому же я хотел сыграть только три роли.

— Какие?

— Печорина, князя Мышкина и Бендера.

Она улыбнулась:

— Тогда бы я не имела счастья читать ваши замечательные романы. Можно попросить четвертый?

— И четвертый, и пятый. Они еще в рукописи, я ищу издателя в Империи.

— Как называется?

— «Анна».

— Прекрасно, в рукописи еще лучше. Значит, я увижу всю «кухню» и побываю в «мастерской писателя».

Я улыбнулся «клише».

— Какая там «мастерская», это клетка, из которой не можешь вырваться, никогда. И вечно сидишь, прикованный к ней.

— Но вы же не можете без этого жить?

— К сожалению. Но как хочется Свободы…

— Не надо жалеть, все написано наверху и послано вам Богом. В вас вложен дар. Вы даже не осознаете какой.

— Вот я все думаю, почему его не вложили в кого-нибудь другого, чтобы мучались они. А я был свободен и жил нормально.

Я вздохнул.

— Таиса… Мне следует отлучиться и придется вас оставить одну.

Она взяла рукопись, бокал и пошла читать в спальню. Я поехал на вечерние встречи — зарабатывать деньги.

К часу ночи мы закончили барахтанье в постели. И она, сев на край, закурила.

— Вам не помешает?

— Почему вы мне не рассказываете про ваш театр? Вашего знаменитого режиссера. Он последний оставшийся из могикан.

— Фучека? Павла Велимировича: ему скоро 80 лет исполняется. А он все еще репетирует и ставит спектакли. Это — необыкновенный человек.

— А с вами он что-нибудь ставит?

— На меня первые восемь лет, как пришла из училища, вообще не обращал никакого внимания. Год назад вдруг дал главную роль в «Хамелеоне». Потом заболела актриса, и он ввел меня в главную роль в «Вишневом саде», пьесе Чехова. Все очень удивлялись. Я и сама не знаю, почему он выбрал меня.

— А сейчас?

— Он собирается ставить пьесу «Рыцарша» и дает мне одну из ведущих ролей.

— Какое милое название. Значит, вы на взлете?

— У нас это ничего не значит. Никто не знает, что будет завтра. Идите, я вас поцелую, — перевела она небрежно разговор.

— Мне и идти некуда. Я уже лежу.

Она засмеялась, выпустив душистый дым.

Два дня она не выходила из моего дома. На уикэнд я снимаю машину, и мы едем за «драгоценностями» — в штат Нью-Джерси.

— Вы всегда так быстро ездите?

— Только не с женщинами и не с детьми.

— А меня к какому разряду вы относите?

— Актрис.

— А они — не женщины?

— Они — нечто иное. А вы боитесь, когда быстро?

— Что вы, я очень люблю быструю езду. Просто не знала, что вы еще и прекрасный водитель.

— То ли еще будет.

— Я почему-то вам верю.

Мы рассмеялись вместе. Это становилось уже рефреном.

«Драгоценности» мне передают за два переулка от дома, при свидетелях, ее папаша, в шесть вечера я должен привезти их назад. Иначе — тюрьма, за невыполнение приказа судьи. Какая мерзкая процедура. Неужели их маму я когда-то любил?..

Я сажусь за руль и думаю о бессмысленности принципов и символов в мире. Можно и так: о бессмысленности принципов и идеалов в мире.

Я везу Таю и детей в луна-парк с колоссальным количеством аттракционов. Хотя жизнь сама — большой скучный аттракцион. Впрочем, зависит от того, сколько заплатил при входе.

В шесть вечера я прощаюсь с детишками и целую их щечки. Их забирают у меня — за два переулка…

Через несколько дней, в августе, мы смотрим по телевизору, как в Цезарии один Император сбрасывает другого Императора и происходит революция. Такого еще не бывало! Разве только когда картавенький влез на чахленький броневичок.

Все советуют Тае не лететь туда к первому сентябрю, так как в разгар плебсовских волнений даже Бог не знает (хотя и подозревает), куда это повернется и во что выльется.

Но она упрямая.

— У меня начинаются в театре репетиции. Там мама и папа.

— А если театр взорвут или разрушат?

— Значит, судьба.

Ее уговаривают три дня, но первого числа она улетела. Империя была закрыта, в нее впускали только своих граждан. Назад.

Двадцать пятого сентября у нее был день рождения. Я позвонил поздравить ее и пожелать!

Она была навеселе, слышались празднующие голоса. Репетиции начались. Театры разрешили открыть снова. Первого октября начинался сезон. Империя раскачивалась слева направо. Как страшный маятник. Но на Олимпе понимали: помимо хлеба, людям нужны были зрелища.