Наши космические пути - Коллектив авторов - Страница 42

Статья, разыскать которую по ссылке в книге В. А. Брюханова не составляло труда, невелика, но ценность ее огромна. Ведь она — точное свидетельство отношения Циолковского к религии, к вере в бога. Пролежав тридцать с лишним лет в библиотечной тиши, статья не только не потеряла остроты, а напротив, приобрела новую силу. Ведь в наши дни, когда человек проник в космическое пространство, религия отчаянно изворачивается, пускается на всевозможные уловки, чтобы отстоять свои позиции. Церковники умудрились даже создать «теорию непрерывного творения», суть которой заключается в том, что бог передал людям мир в незаконченном виде, предоставив им возможность завершить свое творение.

В свете таких, с позволения сказать, теорий, особенную ценность приобретает непримиримая атеистическая направленность беседы Циолковского «Наука и вера в бога несовместимы».

«Что прежде всего понимать под верой в бога? — начал Константин Эдуардович. — Темная неразвитая крестьянка богом считает картину — икону. Другие под богом подразумевают бессмертного старца, восседающего на облацех. Третьи считают богом доброе начало в жизни, определяющее нравственные правила человека. Вообще каждый представляет бога по-своему и по-своему верит в него.

Таким образом, бог есть порождение человека. Человек создал представление о боге, чтобы посредством его объяснить то, что не может еще объяснить разум, и чтобы иметь надежду на лучшую жизнь, которая-де зависит от божества.

Но это средство несовместимо с наукой, которая основывается на достоверных знаниях.

Чем мой разум отличается от науки? Наука есть знания, тысячелетиями накопленные даровитейшими людьми. А я у них учился, постигал эти знания, и разум мой их содержит и то еще, что я сам вложу в науку. Мой разум не оставляет места для веры в необъяснимое, для веры в сверхъестественное существо. Тем более он враждебен всей религиозной мишуре — почитанию бога, обрядам, служителям культов.

Через сто лет мои теперешние знания окажутся уже недостаточными и, быть может, неправильными. Но в этом я неответственен, я признаю все то, что достоверно сегодня, и в этом состоит научное мировоззрение. Повторяю: оно несовместимо с верой в бога/

К сожалению, приходится говорить о том, что среди нашей интеллигенции еще значительно распространена вера в бога, вера в сверхъестественное, то есть признание области, не известной науке, не объясненной ею...

...Трусость, нерешительность заставляют многих верить во что-то туманное. У интеллигенции эта вера часто проявляется в отвратительнейших формах мракобесия — оккультизме, теософии и т. п.

Мне кажется, что человечество не скоро освободится от идейного гнета религии. Но это не значит, что с верой в бога не надо вести борьбы. Я восхищаюсь мероприятиями Советской власти в этом направлении и закладкой научного антимистического мировоззрения в новой школе, и разоблачением лжи религии через вскрытие мощей, разоблачение монашества, сектанства и т. д.»

Личное и общественное

Даже в обширной и донельзя разнообразной переписке, которую вел Циолковский со своими многочисленными корреспондентами, это письмо от 20 июня 1935 года обращало на себя внимание. Его написал главный редактор Госмашметиздата по авиационной литературе Е. В. Латынин, приглашая Циолковского принять участие в авиационной выставке в Милане.

«В нашем стенде, — писал он Циолковскому, — помимо машин в натуру и в моделях будет также выставлена и авиационно-техническая печать.

Я думаю, что было бы очень эффектно выставить там некоторые Ваши ранние работы...»

Труды Циолковского в Милане? О таком интересном факте мне и слышать ранее не приходилось. Я решил познакомиться с Евгением Всеволодовичем Латыниным, чтобы узнать у него, дошли ли до Италии труды Циолковского.

Я знал, что Е. В. Латынин долгие годы был главным редактором Оборонгиза. А потому теперь, когда он вышел на пенсию, разыскать его не составило большого труда.

И вот декабрьским вечером я сижу в комнате на Тверском бульваре и задаю Евгению Всеволодовичу вопросы:

— Экспонировались ли книги Циолковского на выставке в Милане?

К сожалению, мой собеседник этого не помнит. Ведь с той поры прошло уже четверть века... Но, увидев мою обескураженную физиономию, Евгений Всеволодович добавляет:

— Может, по этому поводу есть что-нибудь в письмах? Давайте посмотрим вместе.

Мы перебираем письма и находим открытку от 22 июня 1935 года.

«Уважаемый Евгений Всеволодович, — пишет Циолковский, — посылаю все, что есть: больше у самого ничего нет. Работы свои посылал за границу, но не на выставку. Ваш К. Циолковский. Очень болен, едва шевелюсь».

Увы, ответ, сохранившийся в архиве Латынина, не дает ясного ответа, посылались ли труды Циолковского на выставку в Милан. Но, не узнав того, ради чего приехал к Латынину, я выяснил другое, не менее интересное. Чтение писем Циолковского, которые показал мне Евгений Всеволодович, вознаградило меня за неудачу с Миланом.

Об одном из писем Константина Эдуардовича, показывающем, насколько выше личного ставил общественное Циолковский, мне хочется рассказать. Это письмо тесно связано с выпуском двухтомника избранных сочинений Циолковского. Собрание готовилось как своеобразный подарок старому ученому. В него решено было включить биографию Циолковского.Однако эта биография, написанная профессором Н. Моисеевым, выглядела несколько странно и принесла Циолковскому бездну огорчений.

Несколько цитат позволят читателю представить себе ее характер: «Так до сих пор, — писал Н. Моисеев, — остался нерешенным вопрос: ученый ли Циолковский? Дал ли он что-либо ценное для областей человеческого знания, выходящих за пределы технических проектов, и не является ли он только изобретателем?»

«Он по своей сущности одиночка, индивидуалист, не хочет ничьих советов, в них не нуждается... он не только самоучка, но и одиночка принципиальный».

Такого рода сентенции переполняли статью Н. Моисеева, включенную в первый том сочинений Циолковского. Ни человека, ни ученого представить себе в истинном свете по этому очерку было невозможно.

Не приходится удивляться, что Циолковский обиделся — биография показалась ему оскорбительной и противной.

«Исправить биографию нельзя, — писал Константин Эдуардович в издательство, — так много в ней ошибок, недоговорок и искажений. Примечание тов. Латынина заглаживает отчасти увлечение профессора.

Поэтому я и прошу оставить все как есть и не задерживать выход нужной книги...»

Циолковский подчеркивает эту фразу. Более того, повторяет ту же мысль. «Я думаю, — пишет он Латынину в другом письме — можно выпускать книгу в таком виде, в каком она есть».

Таково то новое, что я узнал в квартире на Тверском бульваре. Я прощался с Е. В. Латыниным, от души благодарный ему за возможность прочесть никогда не публиковавшиеся письма Циолковского, узнать, как общественное одержало верх над личным, даже глубоко обидным.

Следствие не окончено...

Несмотря на то что нет ни преступника, ни преступления, это следствие уже продолжается несколько месяцев. Существует тайна — факт, неизвестный науке, имевший место более полувека назад и проливающий новый свет на научно-общественную деятельность Циолковского. В этой весьма запутанной истории и пытается до конца разобраться кандидат технических наук Вадим Борисович Шавров, в прошлом известный авиационный конструктор.

Занявшись историей отечественного самолетостроения, Шавров скрупулезно собирает в архивах сотни документов и фотографий, составляя обстоятельное «личное дело» на каждую машину, построенную в нашей стране, выстраивает в систему разрозненные факты, анализирует самые разнообразные сведения.

В такого рода работе любой историк вынужден идти непроторенными дорогами , Десятки учреждений и лиц попадают в орбиту его интересов. Поиски развертываются подчас в неожиданных направлениях, а потому невозможно предвидеть, где ждет тебя новое открытие.

История находки, о которой пойдет речь, начиналась с письма, полученного из Ленинграда. Один из ветеранов нашей авиации В. Л. Корвин, сообщил Шаврову, что в Ленинградском отделении архива Октябрьской революции и социалистического строительства хранится много нерасшифрованных фотографий. Работники Ленинградского архива приветливо встретили москвича. Расшифровка старых фотографий — дело чрезвычайно сложное. Как же не обрадоваться возможности получить квалифицированную помощь.