Слабых несет ветер - Щербакова Галина Николаевна - Страница 17

«Ах вот что это, отошли воды. Это неправильно, – думает она, – теперь ребенок будет продираться сухой дорогой, а я буду орать. Буду! Я ведь знаю, что это только начало. Я с ним намаюсь».

Тоня родила мальчика в полдень. Было очень солнечно, и в родильной все сверкало и блестело. «Обман, все обман», – подумала она. Она чувствовала облегчение, но покоя в душе не было. Ей все казалось, что она между грохочущими поездами, что каким-то непостижимым образом они могут сойти с параллельных прямых и сомкнуться на ее теле. «Вот было бы хорошо», – подумала она.

Ребенок, которого ей принесли, был копией Павла, это даже невероятно, что так бывает. И это как-то утешило, потому что от чего-то ее освобождало, то ли от вины перед ним, то ли от будущей ответственности за то, каким он будет. Ясно ведь, каким. Уже ясно.

Счастливое лицо Павла тоже раздражало до желания хамства. Сказать ему что-нибудь типа… а пошел ты со своим ублюдком… Или бросить ему в лицо роскошные цветы, на которые он потратил не меньше двух тысяч рублей. Лучше б нищим раздал, сволочь такая!

Однажды, бродя без дела, Алка увидела Павла. Он нес огромный пакет из «Детского мира», и Алка подумала: вот грохнет у Кулачева и бабушки, когда он заявится незваный. Но тут же сообразила, что к ее семье это не имело никакого отношения – она ведь еще ему ничего не сказала, тогда это все еще интереснее, для кого барахлишко, и Алка резко пошла ему наперерез.

Он ее узнал сразу и даже обрадовался.

– Вот парень у меня родился. Оснащаю его жизнь!

– Вы женаты? – удивилась Алка.

– А как же! – ответил Павел. – В законном браке. А почему такое удивление?

Ну что она ему могла сказать? Что ее мамочка, царство ей небесное, подзалетела не от вольной птицы, а от окольцованной. Следовательно, ее план уже и не так хорош, как ей кажется. Зачем ему еще один ребенок, о котором он слыхом не слыхивал? Вряд ли мама, будучи живой, тоже стала бы возникать. Но обида за мать возникла и стала колоть где-то в подреберье. И хотелось этому гаду – а кто же еще он такой? – сделать какую-нибудь пакость, раз не удалось принести радости. Она даже не отдавала себе отчета об этой легкой взаимозаменяемости внутри самой себя, где добро и зло лежат так рядом, что одно неверное движение – и ты не знаешь, что явишь миру. Но это даже доставило ей изощренное удовольствие от самой себя, от собственной непредсказуемости, которой она непременно попользуется всласть.

– Познакомьте меня с вашим ребеночком, – сказала Алка, не зная, что скажет именно это. А этот дурак Веснин и рад. Тоня все оттягивает крестины-именины, врачи ему сказали, что у нее послеродовая депрессия, болезнь противная, как для нее самой, так и для вас, папаша. Давайте ей возможность высыпаться и побольше положительных эмоций. Павлу подумалось, что девчонка, веселая и вздорная, может подействовать как-то на заторможенную Тоню.

– Мы с вами давно знакомы, – упреждающе сказал Павел, усаживая Алку среди игрушек и пакетов в машине, – вы дочь моих приятелей.

– Вы меня знаете как сироту, – парировала Алка. – А моих родителей вы знали когда-то…

Павлу не понравился этот вариант, он требовал многих объяснений. Но он рассчитывал, что Мишка, так он назвал сына, просто поглотит все лишние слова и вопросы, но, может быть, девчонка – первый человек в доме после родов – как-то подействует на Тоню. Встряхнет, заинтересует, развеселит – ну что угодно, только не это сомнамбулическое состояние, в котором тупо и беспросветно живет Тоня вот уже две недели.

Приехали. Алкины руки пригодились, и она с удовольствием помогла разгружать машину.

– Это моя старая знакомая девчонка, – сказал Павел. – Я знал ее родителей, а тут случайно встретил. Она помогла мне все грузить. А это Тоня, моя жена, а это спящее существо – мой сын Михаил.

Тоня и вправду встрепенулась, оглядела квартиру – все в порядке, не стыдно.

– Давайте чай пить, – сказала она, к собственному удивлению.

Алка сразу отметила, насколько Тоня не пара Веснину. «Какая она деревенская», – брезгливо подумала столичная штучка. Павел сказал, что он чай пить не будет, у него дела, что он исчезает и благодарит девочку, что она не даст поскучать Тоне, которая все время живет затворницей и людей не видит и не слышит.

– Расскажи, Алла, – сказал он, – что там происходит в свете. Кто с кем? И что поют сейчас такие девчонки, как ты.

Нет, на это рассчитано не было, чтоб он исчез, как и не было. Об этом не думал и Павел. Решение уйти возникло мгновенно, как возникла идея чая. Он сразу скумекал, насколько дурным и лишним он может оказаться между ними. И о чем вообще с ними говорить? А вот между собой, может, и зачирикают?

Алка учуяла, что это не дело, а побег. Сонно-беспокойным сознанием поняла это и Тоня. И впервые после родов в ней возникло чувство живого конкретного беспокойства, зачем и почему сидит у нее эта девочка из другого, неведомого ей мира и возраста. И кто она вообще? Не было ее, не было, и родителей никаких не возникало – и на тебе! «Ты зачем явилась?» – хотела прямо так и спросить Тоня, но понимала: невежливо, нехорошо. Но уходил сон, ушла апатия, всю ее охватил беспокойный интерес. И она, сама не зная зачем, закрыла дверь в комнату, где спал ее ребенок.

– Вы откуда? – спросила Алка, потому что именно это не давало ей покоя. Такой классный дядька этот Веснин, весь такой супер, а эта – квашня из эпохи даже не совка, а крепостного права. Тогда, наверное, такие тетки жили и плодили рабов и пьяниц всея Руси.

– С Урала.

– А! Вот откуда ваше оканье.

– Я думала, его у меня нет!

– Куда ж оно денется? – сказала Алка. – Во Гурченко сто лет в Москве, а как заговорится, так и прет из нее Украина.

– В этом нет ничего плохого, – гордо ответила Тоня. – Это голос земли, на которой родился.

– У земли голоса нет, – ответила Алка. – Земля немая.

На это Тоня не знала, что сказать.

– Вы, москвичи, – через какое-то время нашлась она, – тоже говорите, с нашей или украинской точки зрения, глупо. Сплошное аканье-каканье. Тоже другим противно. – Если б ей кто сказал, что вот может так, незнакомому человеку, гостье говорить, не боясь, она бы сроду не поверила. А еще она подумала: «Хорошо, что нет Павла. Я эту московскую соплюху поставлю на место». Тоня еще не понимала, не отдавала себе отчета, что ее сила, явившаяся в ней и жгущая ее огнем, от этой закрытой двери, за которой спал ее ребенок. Для него ей полагается по закону природы быть сильной, чтоб защитить его право говорить на своем языке свои мысли, не оглядываясь ни на кого и никогда. Тоня еще вчера не подозревала в себе такого.

Вот от этого Алка и оробела. Перед ней была другая женщина, не теха-растеха, а сильная и – никуда не денешься от правды – красивая, что было со стороны не подозревавшей об этом Тони лишним. Не тот Алка человек, чтоб дать другому овладеть собой надолго. Она глотнула чаю, огляделась и спросила грубо и прямо:

– А как вы отхватили такого потрясающего дядьку, как дядя Павел?

Тоня ответила сразу и тоже нагловато:

– Это он меня отхватил! Я уже беременная от него уйти хотела.

– Что, никуда не годится? – ехидно спросила Алка.

– Нет, он очень хороший. Но ведь вы его знаете дольше. Так ведь?

– Его хорошо знала моя мама, я – в меньшей степени.

– А папа?

– Папа тут ни при чем.

Тоня поняла, что готова выгнать эту девчонку, что еще секунда – и та скажет какие-то непоправимые слова.

Та сказала:

– Да не беспокойтесь вы! Мама умерла. Ваш муж от меня это узнал. Так все быстро случилось.

– Господи! – прошептала Тоня. – Сколько молодых умирает. Этот рак чертов. Сколько у него видов – не сосчитать. С кем же вы живете?

– Я замуж скоро выхожу. У моего жениха траур. У него папа погиб на Кавказе.

– А еще эта проклятущая война… У нас в палате те, кто родил девочек, так радовались. Моя же мать говорила, что в войну женщинам бывает хуже, чем мужчинам.