Сексуальная жизнь Катрин М. (сборник романов) (ЛП) - Элли Роберт - Страница 126

Вернувшись с улицы Жюля Верна, он несколько часов не мог заставить себя войти в помещение, где его жена покончила с собой. Но когда наступил час ленча, а горничная так и не спустилась, Пола разобрало любопытство и он поднялся на третий этаж, тяжело ступая по протертой дорожке, покрывавшей лестницу. По гостинице разносился вой тенор-саксофона — из комнаты в дальнем конце с окнами во двор, где сравнительно дружно жили чернокожий алжирец с женой. Алжирец, музыкант-самоучка, с утра до вечера дудел в свой инструмент, но Пол ни разу не попросил его перестать — не потому, что ему нравилась эта музыка, а потому, что она была не лучше и не хуже шума с улицы и жалоб постояльцев. Музыка была чувственной и одновременно невыразимо печальной. Полу к тому же она казалась совершенно бессмысленной.

На третьем этаже Пол толчком распахнул дверь без номера, и его взгляду предстало помещение, больше всего похожее на место чудовищной бойни. Кровью, казалось, было залито все — кафель у ванны, пластиковая занавеска душа, заходившая нижним концом за край ванны, зеркало над раковиной. Все в комнате несло отпечаток такой кровавой жестокости, словно здесь забили до смерти нескольких человек.

Пола замутило, его охватила злость. Он молча пересек помещение и остановился у окна, дожидаясь, когда горничная закончит мыть ванну. Ему хотелось заплакать, но он не мог: в нем все онемело. Он решительно не знал, почему жена наложила на себя руки, и от этого его горе становилось еще более нелепым и одиноким. Возможно, она сделала это без всякой причины, разве что хотела поставить его в тупик.

Кран был открыт до упора. Горничная вылила в сток ведро воды пополам с кровью, выпрямилась и тупо уставилась на Пола.

Пол глядел через двор в комнату, где алжирец все еще играл на своем саксофоне. Щеки у него раздувались, а мускулистые предплечья бугрились, когда он жал на клапаны, вознося инструмент над головой. Жена, стоя перед ним на коленях, терпеливо пришивала спереди к брюкам пуговицу. Закончив, она перекусила нитку, едва не припав ртом к мужнину паху. Пол не воспринял простой интимности этой сцены.

— Я бы давно тут вымыла, — сказала горничная, — но полицейские не давали. Они не поверили, что это она сама сделала, — крови уж больно много.

Она швырнула в угол окровавленную тряпку и взяла новую, затем опустилась на колени и принялась оттирать кафель.

— Меня как дурочку заставили все им изображать, — продолжала она и, передразнивая полицейских, затараторила: — «Значит, пошла туда… Прошла сюда… Отдернула занавеску?» Мне пришлось делать все, как она. — Горничная замолчала, отколупывая ногтем пятно ссохшейся крови. — Постояльцы всю ночь не спали, в гостинице было не повернуться от полицейских. Все так и набросились на кровь, не оторвать. Так и шпионят.

Пол обвел взглядом комнату. Медная кровать — металл потускнел, — комод в царапинах, рваные ширмы со стилизованным в восточном духе рисунком летящих птиц — типичная обстановка любой третьеразрядной французской гостиницы, и однако же Роза выбрала именно эту комнату, которая пахла смертью еще до ее самоубийства.

Горничная кинула тряпку в ведро, наполовину заполненное розовой от крови водой, и стала отмывать занавеску.

— Они спрашивали, может, она печалилась. Или была несчастливой. Или вы дрались с ней, били друг друга. А еще — когда вы поженились. Почему у вас нет детей. Грязные свиньи! Только что ноги об меня не вытирали.

Говорила она совершенно спокойно. Пол знал, что она и другие служащие не любили Розу, та проявляла искреннее участие к их жалкому существованию и они приучились рассчитывать на большее, чем заслуживали.

— Потом, — продолжала горничная, — они заявили: «Твой хозяин психованный. Ты знаешь, что он был боксером?» Ну и что? А потом был актером, потом играл в оркестре на бонго

[7]

. В Мексике был революционером, в Японии — журналистом. Однажды отправился на Таити, бродил по острову, учил французский…

Список достижений, коими он некогда гордился, но в последние годы начал считать бессмысленными. Роза могла бы все изменить в его жизни.

— Затем приехал в Париж, — продолжала свой рассказ горничная, — здесь познакомился с состоятельной женщиной и вступил с ней в брак. «Так что же делает твой хозяин? Живет за ее счет?» — Горничная пожала плечами, не отрываясь от работы. — Тут я спрашиваю: «Теперь можно прибраться?» А они в ответ: «Не смей ничего трогать. Ты и вправду считаешь, что она покончила с собой?»

Она встала и вытерла руки о фартук.

— А потом он толкнул меня в угол, хотел…

— Почему у тебя вода льется? — оборвал ее Пол.

Она отвела со лба прядь сальных волос, наклонилась и одним махом закрыла кран.

— Ну вот, теперь порядок, — заметила она, оглядев комнату, словно всего лишь убрала за нашкодившим постояльцем. — И следов не осталось.

Пол отвернулся и уставился на большой пустой чемодан, брошенный на постели. В нем Роза хранила старые подарки, какие-то непонятные письма и фотографии, мелкие сувениры, в том числе даже форменный воротничок католического патера, — как попал к ней этот воротничок, Пол так и не понял. Содержимое чемодана Пол спрятал от полицейских — не потому, что боялся, как бы они чего там не раскопали, а чтобы лишить их удовольствия порыться в чужих вещах. Все эти памятки даже намеком не подсказали ему, почему Роза наложила на себя руки, да и с самой Розой они как-то совсем не вязались. Он думал, что знает жену, что наконец-то добился устойчивой духовной связи с другим человеком, но ошибся. Вся жизнь Пола слагалась из последовательности романтических — и заведомо обреченных — увлечений, и все его связи, сколь бы рискованными они ни бывали, кончались ничем. В молодости это не имело значения, но в последнее время до него начало доходить, что жизни его положен предел и он рискует встретить смертный час в одиночестве.

— Что они сказали про чемодан? — спросил он.

— Что не верят, будто в нем ничего не было. Что тут им не повезло.

Горничная извлекла из кармана фартука старомодную опасную бритву и, как ни в чем не бывало, протянула Полу со словами:

— Вот ваша бритва.

— Не моя.

— Им она теперь без надобности, следствие окончено.

Пол попробовал на палец прохладное тупое лезвие, пощупал гладкую костяную ручку. Вот этим лезвием Роза и положила конец своей жизни, что ж, он от него не откажется.

— Они велели ее вам отдать, — сказала она и уставилась на него во все глаза.

Пол опустил бритву в карман пиджака.

— Убери чемодан, — приказал он.

Служанка пошла к кровати.

— У нее вся шея была изрезана.

Пол снова ее оборвал.

— Там проведут вскрытие, — сказал он и вышел из комнаты.

Саксофонист теперь играл по-другому — в глубоком звучании инструмента чувственность явно забивала грусть, и Пол подумал о девушке и о том, что случилось утром. На душе у него было мрачно, и мысль о голом сексе, сексе без любви и без чувственной вовлеченности, показалась в его состоянии привлекательной. Пусть хоть так, хоть на минуту — но согреться и забыть о тщете человеческих упований и неизбежной смерти. В подвале гостиницы стояла ненужная мебель, он уже договорился, чтоб ее перевезли. Так отчего не пойти по проторенной дорожке! Отправив пару-другую убогих стульев и кресел в квартиру на улице Жюля Верна, он застолбит на нее права.

Пол спустился по лестнице и вышел из гостиницы, на ходу прихватив пальто. Девушка, конечно, может и не прийти второй раз, но как знать, как знать…

Глава четвертая

Жанна поднималась на лифте, сама не зная зачем. Старинный механизм хрипел, вздыхал, грозил не дотянуть до пятого этажа. Ей уже хотелось, чтобы лифт спустился в душный вестибюль, где по-прежнему не было ни души и лишь сумасшедшая консьержка сидела у себя, повернувшись спиной к крохотному оконцу и что-то нескладно напевая под нос. Жанна пыталась внушить себе, что она и вправду намерена снять квартиру, если мужчина, которого она там встретила, ее не опередил. Но сейчас ее занимала отнюдь не квартира.