Щенки и псы Войны - Щербаков Сергей Анатольевич "Аксу" - Страница 15

Боевиков было четверо. В стороне двое совсем молодых парней вытаскивали из рюкзаков и, молча, раскладывали на разостланном брезенте боеприпасы: тротиловые шашки, электродетонаторы, магазины, несколько выстрелов к гранатомету, ворох «вогов»… Чуть поодаль, у кустов, топтался черный мохнатый ишак со светлыми обводами вокруг глаз, застенчиво моргая длинными ресницами, и что-то жевал, иногда нервно встряхивая мордой и поводя ушами. Точно такой же ишак был у них в части: ребята привезли из одной из командировок. Теперь тележку возит с пищевыми отходами с кухни на подсобное хозяйство.

Вдруг «Патлатый» и горбоносый бурно заспорили. "Со шрамом" все время возбужденно размахивал руками и неугомонно тараторил, брызгая слюной, речь шла, как Валерка понял, о каком-то Мусе. «Патлатый» зло возражал ему, наступая на того. Но, «меченный» вновь визгливо заорал, поминая опять Мусу, на что «черный», потеряв видно терпенье, в сердцах плюнул и крепко выругался по-русски матом.

Валерка замычал и смежил веки от нестерпимой боли, которая пронзила разбитую голову. Будто огромный клещ вцепился в висок.

Последнее, что он увидел, когда, задрав ему голову, полоснули по горлу, были ястребиные глаза и холодное голубое небо с медленно плывущими кучерявыми облаками.

Последнее, что он почувствовал, была боль, и что-то булькающее горячей волной залило ему грудь…

Последнее, что он услышал, был глухой стук упавшего на траву тела.

Фенька

Валерку Крестовского нашли на следующий день около полудня, благодаря овчарке Гоби, взявшей след. В трех километрах от подбитой машины. В небольшой рощице близ селения Хашки-Мохк обнаружили его изуродованное тело со скрученными проволокой руками.

Когда вышли к этому страшному месту, капитан Дудаков остановил группу, дал команду рассредоточиться. Дальше он двинулся с Мирошкиным и овчаркой. Гоби, обежав поляну и обнюхав все, улеглась около трупа. Приказав проводнику увести собаку, капитан внимательно оглядел поляну и медленно приблизился к убитому. Присев на колено, долго и тщательно обследовал труп и все вокруг. Даже Дудаков, предостаточно повидавший на своем веку, от увиденного содрогнулся.

Стриженная голова солдата с разбитым лбом была запрокинута назад, лицо и грудь в запекшейся крови, на горле от уха до уха зияла страшная рана, из которой выглядывал провалившийся посиневший язык. Гимнастерка с тельняшкой были вспороты от низа до верха вместе с животом, похоже, одним сильным движением кинжала. Брюшная полость набита сухими листьями и прелой травой, окровавленные клочья которой торчали во все стороны. Глаза из-под полуприкрытых век как бы наблюдали за происходящим вокруг и словно жаловались: "вот видите, что они со мной, подлюки, сделали". По поляне были разбросаны измятые письма, тут же валялись две сброшюрованные фанерки, в которых у Валерки хранились весточки из дома, от матери и друзей; рядом с трупом маленький медный крестик на оборванном шнурке, внутренности. Дудаков, неспеша, обошел убитого и прилег с другой стороны, прижавшись щекой к мерзлой земле, пытаясь заглянуть под тело.

Минут через пять мрачный капитан вернулся к остальным.

— Сволочи! Зверье, бля! — зло сплюнул он.

— Гадом, буду! Наверняка, подарочек состряпали, гниды! Нутром чую, эту дрянь! — разминая пальцами отсыревшую сигарету, поделился он своими мыслями.

— Что делать-то будем, Дмитрич?

— Что делать? Что делать? — огрызнулся тот, присаживаясь рядом со всеми на холодную пожухлую траву, закуривая. — Вытягивать! Что делать?

— Саперов будем ждать или сами рискнем?

— Хер их дождешься, саперов-то! Припухнешь ждать! — отозвался радист Гусев, освобождаясь от лямок рации.

— У них и без нас хватает подобного дерьма!

— Не дай бог, если «лягуха» или «монка»! Тогда точно полный п. здец! — сказал сержант Головко, громко сморкаясь и вытирая красные пальцы об траву.

— Ты че, Контрабас, какая «монка»? Охренел, совсем? Чтобы ее под Валерку запихнуть, надо ямку, знаешь какую, будь здоров, выкопать. Да, и какой дурак будет «монку» на нас тратить. На нас и «фени» за глаза хватит, — возразил с усмешкой Гусев.

— А я бы на их месте и фугасика для нас не пожалел, — буркнул угрюмый лейтенант Трофимов.

— Ну, чего сидим? Пашуня, давай свою веревку! — обернулся лейтенант Колосков ("Квазик") к рядовому Привалову, который сидел, нахохлившись как курица, уткнувшись замерзшим шмыгающим носом в поднятый воротник бушлата.

— Попытаемся вытянуть пацана.

Привалов, покопавшись в сидоре, извлек веревку.

— Коротковата, бля!

— Хер такой вытянешь, Квазик!

— Нарастить можно! — откликнулся Привалов.

— Чем?

— Ремнями!

— Поводок с Гоби можно снять!

— Да, уйми ты своего пса! — разозлился капитан, обращаясь к кинологу Димке Мирошкину и настойчиво отпихивая от себя собаку. Гоби возбужденно крутилась под ногами, скулила, рычала, тычась влажным носом в колени.

— Гусев, передай майору Сафронову. Что нашли, — сказал Дудаков, потирая в раздумье небритую щетину на щеке и подбородке, и чуть помедлив, добавил. — Двухсотый.

— Ну, чего тянем кота за хвост? — спросил Колосков, вставая. Его крепкая статная фигура напоминала молодого сильного тигра, в каждом его движении чувствовалась неуемная мужская сила. Он был похож на сжатую пружину, которая в любой момент может расправиться и обрушиться всей своей мощью.

— Погоди, Александр, надо все обмозговать! Спешить тут нельзя. — Дудаков поднял на него свое усталое лицо с воспаленными глазами. — Черт его знает, что там под ним! Может так накрыть, что мало не покажется! Сон мне сегодня нехороший приснился, парни. Танюшка, дочурка моя шестилетняя, приснилась под утро. Забралась на табуретку, чтобы достать с верхней полки в стенке игрушку, ну и оступилась, упала. Больно упала. Лежит, плачет. Я подбежал, поднял ее с пола. Успокаиваю, значит, в ушибленный лобик целую. А она сквозь слезы и говорит: " Пап, мне не так больно как жалко колечко". И показывает мне свое колечко серебряное, которое ей бабушка на день рождения подарила. Которое она на пальчике носила. Смотрю: тоненькое колечко треснуло как чайная сушка на три части. Я говорю: " Не плачь, Танюша, ничего страшного не случилось, починю я его". А она мне в ответ: "Нет, папуля, его уже не починить". Вот, братцы, такой сон…

— Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то.

— В том то и дело.

— А я никогда снов не вижу, — отозвался, хлопая белесыми как у теленка ресницами, белобрысый с большими голубыми глазами Мирошкин.

— Счастливчик! Век бы их не видеть! — буркнул немногословный Трофимов.

Отбросив окурок, он поднялся, молча, взял из рук Привалова веревку и направился к Крестовскому.

— Алексей! Куда тебя черт несет? — крикнул раздраженно тезке вслед Дудаков.

Все прильнули к земле, провожая взглядами «собровца». Тот постоял некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку между телом и локтем убитого.

— Чего он там возится? — недовольно пробубнил пухлыми губами, ерзая, окоченевший Привалов.

— Не видишь? Письма собирает, — отозвался рядовой Чернышов, по прозвищу «Танцор», наблюдая за Трофимовым.

— Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь, Конфуций. Какой-то еб. нутый, ей богу. «Крыша» у него, явно, поехала. Вечно хмурый, злой как цепной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! — пожаловался первогодок Привалов.

— Сам ты монумент! Чингачгук херов! Мастер за троих жрать и балаболить, — вставил «контрактник» Головко, лежа на спине, уставившись серыми глазами на медленно плывущие холодные облака.

— Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили! — добавил Чернышов.

— Да, Святка, тут ты как всегда прав. Мы тогда с Чахой влетели капитально, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку Трофимову за здравие поставлю.